У.е. Откровенный роман...

Собственно, если взглянуть на ситуацию со стороны, все шло замечательно, как в ловко построенной театральной пьесе: Семента отказалась от материнских прав на Ива, а Полина в эти права должна была вот-вот вступить, и за одну эту операцию Банников по приказу Харунова положил на счет фирмы «Возврат» и мою кредитную карточку в московском банке еще 20 000 долларов на предстоящие далее расходы. Я мог пить шампанское, есть устрицы и даже покупать себе в русском магазине черную икру по немыслимой цене 800 долларов за килограмм.

Но я покупал себе только коньяк. Я покупал коньяк и пил его, стоя у ночного окна под темными окнами спальни Глена и Полины и пытаясь внушить себе, что все нормально, старик, все путем, даже если она не вернется ко мне, то на деньги, которые мне обломятся после завершения всей этой истории, я найду себе сто таких Полин! Боже мой, да мало ли в Москве длинноногих верзил! Да я пойду к своему «брату» Абхазу – у него в «Ред старс» таких пруд пруди, к нему на конкурс «Look of the year» со всей страны ежегодно слетаются тысячи таких двухметровых красоток! И все правильно, Битюг, у тебя не было другой игры, ты просто гениально ведешь эту пьесу, а все остальное – просто детали, и давай еще выпьем за успех и – как там говорят евреи? – за жизнь! Лэ хаим!

Я пил за жизнь и за «лэ хаим» и снова пытался убедить себя, что все путем. Ведь, в конце концов, если вернуться к началу этой истории, то с чего все началось? Выброшенный на пенсию в 2300 дубовых подполковник ФСБ, вспоминая дела, которые он вел, решил на свой страх и риск возобновить расследование, которое он не закончил на службе. Правильно? Нет, неправильно. Давай начистоту. Выброшенный на пенсию в 2300 дубовых подполковник ФСБ, вспоминая дела, которые он вел, решил наверстать упущенное и сорвать большой куш, а конкретно – несколько лимонов. И если на этом пути его угораздило влипнуть в большую контртеррористическую игру и при этом еще втюриться в какую-то каланчу и вертихвостку с длинными ногами и омутом зеленоглазья, то it came with the territory – это, как говорят тут американцы, приходит вместе с территорией. И нехер по этому поводу комплексовать, а нужно отрезать эту Полину, взять себя в руки и спокойно идти к намеченной цели. В конце концов, все бабы продаются, разве не так? Так! Покажите мне женщину, чью любовь нельзя купить, – нет, покажите хоть одну! Тысячи женщин стоят на Тверской и Садовом кольце, их любовь стоит не больше сотни долларов. Другие продают себя в клубах и казино, третьи – в борделях, а остальные – так, в розницу, где придется. И не говорите мне о порядочных женщинах, порядочные – это те, что обходятся нам на порядок выше, только и всего…

Однако и эти рассуждения, и настоящий французский коньяк не помогали. По ночам мне стали снова сниться кошмары, правда, не чеченские. Теперь мне снились Берман и Жандарев из телепрограммы «Без протокола», они расстреливали меня цитатами из моей рукописи, крича, что это порнография и что «Идущие вместе» должны мою рукопись сжечь, как книги Сорокина. А когда я пытался спорить, Берман и Жандарев обрывали меня, как на допросах в гестапо: «Здесь мы спрашиваем!», и добавляли самодовольно: «И этого уже не изменишь!» И я стал снова просыпаться в холодном поту и с колющей болью в сердце и, сидя на кухне с рюмкой коньяка, думать: а на хрена я пишу свои заметки и зачем их публиковать…

Но оказалось, что даже эти терзания – ничто по сравнению с теми, которые я стал испытывать, когда Полина и Глен, подав заявление на брак, переселились ко мне.

Блин, вот как, оказывается, нас может достать женщина!

Нет, я уже не мог сидеть дома и стучать на своем ноутбуке. Зачем? Что я хочу доказать? Что и в 56 можно стать Мартином Иденом, преодолеть все и вся, выйти на поле и сыграть за тридцатилетнего или даже против тридцатилетних. Но так ли это? Беня Крик мог переспать с русской женщиной, и русская женщина оставалась им довольна – но сколько было тогда Бене Крику? Мной тоже были довольны некоторые женщины, но что сказали бы женщины о Бене Крике, доживи этот Беня Крик до моих лет? И вообще, какой, к черту, роман?! Разве можно стать писателем в 56 лет? Толстой в этом возрасте вообще бросил писать, а Хемингуэй, который жил вот тут, рядом, на Кий-Весте, застрелился, когда ему стукнуло 62…

Впрочем, дело было, конечно, не в моей писанине. А в том, что я просто не мог смотреть на совершенно осоловевшего от Полины Глена и делать вид, что тихим и добрым дядюшкой радуюсь их голубиному счастью. Покойная Кимберли оказалась права: в жизни есть кое-что посильнее миллионов…

Я заводил машину и уезжал в ночной Саус-Бич.

О, теперь я могу быть гидом по ночному Майами.