У истоков России

Вадим Каргалов У ИСТОКОВ РОССИИ (Даниил Московский) Историческая повесть

Моей дочери Ирине —

будущему историку —

посвящаю

Пролог

Мутная полая вода Клязьмы в ту весну, от сотворения мира шесть тысяч семьсот восемьдесят четвертую[1], поднялась до самых Волжских ворот.

Воротная башня стояла в устье оврага, ближе к речному берегу, чем остальные башни стольного города Владимира, но даже старики не могли припомнить, чтобы в прошлые годы досюда доходила вода. Весна выдалась на редкость дружная, с грозами и проливными дождями. Суда подплывали не к торговой пристани, как обычно, а прямо к воротному проему, где посадские плотники наскоро сколотили дощатые мостки.

Но в тот апрельский день купеческие струги и учаны не осмеливались причаливать к мосткам. Вдоль мостков стояли остроносые воинские ладьи.

Дружинники в синих короткополых кафтанах грузили в ладьи сундуки, коробы, узлы с одеждой. Осторожно ступая по осклизлым доскам мостков, пронесли тяжелый кованый ларец с казной.

Следом важно прошествовал княжеский тиун, сел на корме возле ларца, провел ладонью по лохматой бороде. Два холопа с секирами пристроились рядом.

Дружинники насмешливо переглянулись: осторожность тиуна показалась им забавной. «От кого бережется? Чужих людей здесь вроде бы нет, да и взяться им неоткуда — за воротами, со стороны улицы, крепкий караул…»

Тиун неодобрительно покосился на дружинников, насупился, ткнул кулаком холопа:

— Не зевай по сторонам! Чай, на княжеской службе!

Холоп выпрямился, поскучнел лицом, тоже стал глядеть сердито, подозрительно.

Дружинники перестали улыбаться, заработали молча, споро.

Тиун удовлетворенно вздохнул, сложил руки на животе, перетянутом ремешком много выше пояса — чтобы люди уважали, видя сытость и дородство княжеского слуги. «Вот теперь все как подобает, — отметил тиун. — Блюсти княжескую казну — се не насмешки, но уважения достойно. Потому что — усердие!»

Из-за облаков вынырнуло веселое весеннее солнце. Свечами вспыхнули над стеной Детинца купола Успенского собора, главного храма владимирской земли.

Тиун любовно повертел перед глазами колечко с камнем-самоцветом. В камне отразилось солнце — маленькое, домашнее, будто огонек лампады. «Красиво!»

Колечко это подарил тиуну Федьке Блюденному прежний господин, владимирский боярин Протасий Федорович Воронец. И не просто подарил, а со значением: чтобы помнил тиун, кто возвысил его, человека худородного, чтобы и на княжеской службе о делах прежнею господина радел…

«Порадеть о боярской пользе можно, — размягченно думал Федька, не отводя глаз от дорогого подарка. — Протасий Федорович богат, властен, в большой милости у нынешнею великого князя Дмитрия Александровича. Иначе разве бы приставили его большим боярином к молодому Даниилу? А Даниил-то хоть и получил московский удел, хоть и сам из славного рода князей Александровичей[2], но пока что милостями старшего брата жив, у боярина великокняжеского под присмотром. А на Москве его другой великокняжеский боярин ждет, наместник Пето Босоволков. Тут еще подумать надобно, чью руку держать, княжескую иль боярскую. Как бы не прогадать…»

От Детинца донесся колокольный звон, поплыл, замирая в лугах за Клязьмой. Закончилась неуставная служба о здравии путешествующих и странствующих, которой почтил отбывавшего московского князя владимирский епископ Федор.

Дружинники принялись торопливо натягивать кольчуги, нахлобучивали островерхие шлемы, развешивали по бортам ладей овальные красные щиты. Десятники подняли возле кормовых весел разноцветные флажки-прапорцы. Холопы расправили над княжеским креслом нарядный полог, сшитый из желтых и красных шелковых полос.

Тиун Федька Блюденный достал из кожаной сумки-калиты деревянный гребень и старательно расчесал бороду — тоже приготовился встречать князя. На круглом, с узенькими щелочками-глазами лице тиуна застыла приличествующая такому торжественному случаю умильная почтительность, благоговение…

К ладьям выбежал сотник Шемяка Горюн, крикнул сполошно:

— Идут!

Князь Даниил Александрович вышел из полумрака воротной башни на мостки, остановился, ослепленный солнцем, которое било ему прямо в глаза.

Был он, как все Александровичи, высок ростом, сероглаз и, несмотря на свои неполные пятнадцать лет, широк в плечах. Длинный красный плащ, застегнутый у правого плеча литой золотой пряжкой, опускался до пят. На голове молодого князя была меховая шапка с красным верхом. Сапоги тоже красные, сафьяновые. На шее золотая витая гривна — знак высокого княжеского достоинства, подарок старшего брата.

Нового московского владетеля провожали ближние люди великого князя Дмитрия Александровича — дворецкий Антоний, большой воевода Иван Федорович, а из духовных чинов — придворный священник Иона.

Позади них скромненько держался боярин Протасий Воронец. Мимо такого пройдешь — не заметишь. Маленький, сухонький, бородка клинышком, глазки потуплены, губы поджаты, кафтанчик из простого сукна — смиренник, да и только…