У истоков Руси: меж варягом и греком

Все функции номинального посла закончились в самые первые дни деятельности посольства получением посольских «подъемных» и «дарственных», после чего этих денег уже не видел никто, в том числе и ибн Фадлан, которому данное обстоятельство чуть не стоило головы по достижении цели посольства. Но об этом ибн Фадлан благоразумно в своем рассказе халифу умолчал, потому как Мухаммед ибн Сулейман, лицо хоть и протокольное, но вполне реальное, сидел рядом в халифских покоях и слушал не менее внимательно, чем сам халиф, но, в отличие от того, отнюдь не расслабленно и не ради услаждения.

Ибн Фадлан привычно присел на принесенный с собой и расстеленный на полу прямо перед халифом молитвенный коврик и разложил на мраморном полу свитки путевых записок, уже пронумерованные, переписанные и прошедшие первую черновую авторскую обработку. Перед ложем халифа на пышном, но далеко не первой свежести персидском ковре устроились визирь и посол.

— Ну же, начинай, во имя Аллаха, велик Он и всевышен! — нетерпеливой скороговоркой подогнал рассказчика халиф.

— Слушаю и повинуюсь во имя Аллаха всемилостивого и милосердного! — уткнулся лбом в лежащий на полу свиток ибн Фадлан и начал дозволенные речи…

ПРЕДЛОГ: ВНОВЬ ПОД КРЫШЕЙ БАСКЕРВИЛЬ-ХОЛЛА

И когда приходил к ним посланник от Аллаха, подтверждая истинность того, что с ними, часть из тех, кому даровано было писание, отбрасывали писание Аллаха за свои спины, как будто бы они не знают, и они последовали за тем, что читали шайтаны, в царство Сулеймана.

Коран. Из суры 2 «Корова»

В конце первой четверти X века, когда Ахмед Фадланович вел дозволенные речи перед багдадским халифом, «Сказки тысячи и одной ночи» еще не были известны миру, в том числе арабскому, но рискну предположить, что только что описанная гипотетическая сцена, имей она место в действительности, могла бы стать одним из многочисленных источников этого будущего шедевра средневековой арабской прозы.

Однако мы не будем слушать дозволенные Ахмеду Фадлановичу речи и вообще покинем покои аббасидского халифа. Арабская мудрость утверждает, что чем дальше голова от султана, тем ближе она к собственной шее. А по моему глубокому убеждению именно там ей и место.

Собственно, нам вовсе нет нужды вникать в арабскую речь и исходить слюнями, глядя, как халиф поглощает горы персиков и гранатов, вытирает стекающий с рук кроваво-красный сок о чалму визиря, удобно маячившую прямо перед ним, и причмокивает от удовольствия, доставляемого то ли речами ибн Фадлана, то ли сладостью фруктов. Вместо этого мы с тобой, мой виртуальный читатель, вновь усядемся в прокопченой и уже ставшей привычной воображаемой гостиной Баскервиль-холла (я же обещал тебе, мой недоверчивый читатель, что мы снова встретимся!⁷³) и начнем самостоятельно не спеша читать перевод записок ибн Фадлана на родной русский язык. Так мы не будем зависеть ни от халифских капризов, ни от непростых нюансов придворного этикета, ни от еще более сложных правил арабского языка, помноженных на дефекты пергамента и дикции рассказчика. Кроме того, отвязавшись от роли клиентов аль-Муктадира и слушателей ибн Фадлана, мы вольны пропускать неинтересные места записок последнего и даже вообще читать их вразнобой. Одно лишь плохо, мой привыкший к удобствам читатель: следуя веяниям времени, чета Бэрриморов отправилась греть старые кости на канарских пляжах, поэтому потчевать нас овсянкой теперь будет некому, а в подвалы Баскервиль-холла мне пришлось спускаться самому.

Боже, таких сырых, вонючих и захламленных лабиринтов не найти больше нигде! После четверти часа блуждания в кромешной тьме, я так и не нашел ничего, содержащего хоть каплю алкоголя в любом его проявлении, и уже хотел несолоно хлебавши вылезать обратно, как мой башмак задел нечто, звякнувшее весьма и весьма стеклянно. Не сразу рука нащупала горлышко бутылки, оказавшейся непомерно тяжелой, настолько тяжелой, что я с трудом вытащил ее наверх — интересно стало, что за тяжесть может храниться в обычной стеклотаре. Однако по внимательном рассмотрении эта тяжеленная стеклотара оказалась совсем не обычной. В моих руках была покрытая плесенью тыквообразная бутылка из почти черного непрозрачного стекла с огромной деревянной пробкой, которая сама собой с тихим «чпоком» выскочила из горлышка, и из бутылки потянулась тонкая струйка грязно-серого дымка. Я немедленно загнал пробку обратно и судорожно дернулся искать противогаз. Но прежде чем до моего сознания дошла вся бессмысленность этого порыва, откуда-то сверху раздалось громкое: