У истоков Золотой реки

— Э, сох дагор (по-якутски «нет, товарищ»). Уговор пуще денег. Раз договорились утром, значит; все! — рассмеялся разведчик. — Пойдемте, помогу разбить палатку, а завтра все подробно обрисую. Пока могу сказать одно: никогда в жизни я подобного не встречал!

На следующее утро Цареградский еле проснулся и с трудом выполз из мешка. Болели плечи и поясница. Мозоли на ладонях и пальцах налились кровью и горели, как в огне. Впрочем, разве могло быть иначе: два дня они плыли против течения, да еще без всякой предварительной подготовки. И тренированному спортсмену это не прошло бы даром!

Однако молодость быстро залечивает свои недуги. После позднего завтрака в тени склонившейся над рекой ивы он почувствовал себя лучше и вновь подивился красоте золотой коробки. Чтобы избавиться от комаров, приятели сели на ветерке, и закурив, Раковский поведал о своих приключениях.

Билибин поручил ему опробование устьев всех правых притоков Колымы от Таскана до Среднекана; на себя он предполагал взять шлиховое изучение правобережья Колымы выше Таскана вплоть до Бахапчи.

Оба должны были вести свои работы, спускаясь по Колыме: Раковский — на лодке, Билибин — на кунгасах. Раковскому предписывалось добраться по весеннему льду до поселка Таскан, расположенного примерно в двухстах километрах выше Среднекана. Там он должен был купить или построить большую лодку и начать опробование, спускаясь оттуда по течению к Среднекану. Чтобы ускорить работы, начальник экспедиции выделил этому отряду двух промывальщиков и двух рабочих.

Поездка Раковского была во всех отношениях удачной. Он благополучно доехал со своими спутниками на оленях до якутского поселения, где сразу взялся за сооружение лодки. Кроме того, ему без труда удалось договориться с тасканцами об аренде пятнадцати лошадей для летних работ в долине Среднекана и осенней переброски грузов на Охотское побережье, в Олу. Якуты обещали собрать лошадей к июлю, когда табуны подкормятся на сочных июньских травах после долгой зимней бескормицы.

Как только на Колыме прошел лед и спал паводок, Раковский, у которого была уже построена, проконопачена и просмолена лодка, отплыл из Таскана, довольный якутским гостеприимством и своей способностью налаживать связи с населением.

Однако дела с шлиховым опробованием поначалу не ладились. Уровень реки был все еще очень высок, и вода закрывала приустьевые косы. Приходилось брать пробы на золото не совсем там, где требовалось правилами, и это отражалось на результатах. В некоторых пробах обнаружилось небольшое количество золотин, но они были очень мелкими, а их содержание непромышленным. Так продолжалось вплоть до реки Утиной — первого большого правого притока Колымы, который они встретили на своем пути к Среднекану. На этот раз картина резко изменилась. Первые же пробы оказались удачными.

Сообразно со смыслом инструкций Билибина он должен был прекратить на этом опробование Утиной и спускаться дальше по Колыме. Но разве может настоящий золотарь бросить уже нащупанную россыпь и уйти от нее к чему-то неизвестному! У Раковского не хватило на это мужества, и он поднимался километр за километром по долине Утиной.

Чутье не подвело молодого алданца. Пробы, которыми он систематически исследовал края утинской россыпи (до середины ее он не мог добраться: это потребовало бы шурфовки), были все более обнадеживающими. Вскоре стало совершенно очевидно, что открыта еще одна россыпь…

Вечером 21 июня, ровно через год после отплытия экспедиции из Владивостока, с Раковским произошло удивительное событие.

Поднимаясь по долине Утиной (она была названа так в прошлом году Билибиным из-за необыкновенного обилия гнездившихся в ее устье уток), он набрел на небольшой, короткий перекат. Все его помощники были заняты рытьем очередных закопушек, а он решил подыскать подходящее место для ночлега и, насвистывая, медленно брел с рюкзаком по берегу. «Вот хорошее место для палатки, — решил он, высмотрев ровную, продуваемую ветром площадку у самого переката. — Комаров не будет, и дров вдоволь, и вода есть!»

Он собрал хворосту, разжег небольшой костер и пошел к реке набрать воды в чайник. Река текла в коренном русле прямо поперек простирания слоистой свиты песчаников и глинистых сланцев, которые подходили к другому берегу крутым утесом. Тонкие, почти вертикально торчащие плитки осадочных пород образовали что-то вроде гребенки со скачущей с порожка на порожек говорливой струей. Воды у берегов на перекате было немного, и Раковский прекрасно видел все дно с поблескивающей под лучами заходящего солнца галькой.

«Природная бутара для промывки золота!» — Он всматривался в гребенчатое дно, где между вертикально торчащими плитками сланца крутились течением чисто отмытые водой камешки.

«Вдруг в этой гребенке что-нибудь есть? — подумал он и тут же отбросил эту мысль. — Нет, чепуха, в жизни так не бывает! А все-таки почему бы и нет? Чем черт не шутит! Ведь никто смеяться не станет, меня не видно…» Он присел на корточки и, склонившись над водой, всматривался в игравшие с камешками струйки. «Конечно, ничего. Песок да галька!»