У каждого свое проклятье

После этого свадьба была уже неизбежна. Неизбежным оказалось и рождение дочери Аленки. Аленку Борис полюбил всем сердцем. Но это была совсем другая любовь. Особая. Отцовская. С примесью гордости, умиления и постоянного страха: как бы с девочкой чего не случилось. То, что он испытывал к Нонне, было другим. То есть вообще другим. Совсем. В принципе не тем, что он раньше считал любовью. То, что творилось с ним сейчас, было мукой. Борис мучился в отсутствии Нонны, он всем существом был настроен на ее волну и, казалось, ловил ее колебания, находясь в любой точке огромного города. Мука отпускала его только в тот момент, когда он целовал Нонну и говорил ей «люблю», полное особого сакрального смысла. Стоило ему покинуть комнату Нонны в коммуналке, как мука ожидания новой встречи с еще большей силой обрушивалась на него. Борису будоражило душу даже одно только ее имя — Нонна. Странное… строгое… колдовское… Нонна… Зашифрованные, соединенные вместе местоимения — он… она… Борис — он и она… онна… Нонна…

Надя плакала и называла его подлецом и предателем. Борис молчал и в ответ на слезы жены. Он сказал ей всего одну фразу:

— Надя, прости, я полюбил другую женщину.

Он бы и сказал, если бы мог объяснить словами то, что с ним творилось. Но разве расскажешь, что только от запаха волос Нонны у него кружится голова, чего никогда не бывало с ним прежде ввиду очень крепкого вестибулярного аппарата.

Надя подсылала к нему пятилетнюю Аленку, которая не очень понимала, чего от нее хочет заплаканная мама и куда собрался уйти папа. Если на работу, так он все равно вечером придет обратно. Та, другая тетя, про которую твердит мама, конечно же отпустит папу к дочке. Да и папа говорит, что очень любит свою Аленку, так чего же плакать и капризничать.

* * *

— Надя ни за что не даст мне развода, — сказал Борис Нонне с самым удрученным видом.

— Она так сказала или ты так думаешь? — спросила она.

— Сказала. Еще она сказала, что постарается стойко перетерпеть мое увлечение ради дочери…

— Только ради дочери?

— Не только. Но она знает, что Аленка — очень важный для меня человечек.

Нонна обняла Бориса за шею и, заглядывая ему в глаза, спросила:

— А она сможет перетерпеть?

— Не знаю… — все так же потерянно отозвался он.

Нонна отшатнулась. Руки ее безвольно повисли вдоль тела.

— То есть ты допускаешь, что между нами все может вдруг… взять и кончиться…

— Я этого не говорил…

— Говорил!

— Нет!

— Да! Ты только что сказал, что Надя сможет дождаться…

— Я сказал, что не знаю, сколько она станет терпеть… и вообще… что еще выкинет мне назло! Не передергивай, пожалуйста!

Нонна зябко поежилась и обняла себя руками.

— И что же нам делать… — проговорила она без всякого вопроса в голосе, потому что понимала: у Бориса ответа нет.

Он действительно отвечать не стал. Подошел к молодой женщине, без которой уже не мыслил свое существование, и принялся покрывать поцелуями ее лицо, приговаривая:

— Никто не сможет помешать нам с тобой, понимаешь, никто… Даже Надя… Я чувствую перед ней вину, но… даже это чувство вины… очень острое… оно все равно не может пересилить другое… Я люблю тебя… Так люблю, что даже Надя… бессильна…

— Знаешь, Боря… я сейчас скажу тебе одну вещь… а ты сразу не злись… не отказывайся… Ты сначала выслушай…

— Ну? — произнес Епифанов, с неохотой отрывая губы от теплой кожи любимой женщины.

— Мы с тобой можем обвенчаться…

— Прости, но я опять должен напомнить тебе, что женат.

— Но ведь не обвенчан же!

— Какая разница?

— Огромная! Что есть такое жалкая бумажка из ЗАГСа по сравнению с клятвой, данной Богу?!

— Что-то раньше я не замечал в тебе такого религиозного фанатизма, — удивился Борис.

— Да… так бывает, Боря, что к Богу приходят… с отчаяния… Когда больше неоткуда ждать помощи…

— Ты с ума сошла, Нонна! За это… венчание можно в два счета и с работы вылететь!

— Но ведь никто не узнает!

— Об этом почему-то всегда узнают. Похоже, что церковь сама доносит… Может, их вынуждают… не знаю… Две недели назад у нас в отделе провели показательное комсомольское собрание, на котором исключили молодую мамашу за то, что окрестила ребенка.

— Из комсомола исключили?

— Вот именно!

— Но мы же уже не комсомольцы. И в партии не состоим. Или ты состоишь?

Борис покачал головой. Нонна задумалась на минуту, а потом спросила:

— Борь, а ты в Бога веришь?

— Не знаю… Скорее нет, чем да. Меня всю жизнь воспитывали в атеизме.

— Меня тоже… Но иногда… знаешь, кажется, что какая-то особая сила все-таки нами руководит… Она и нас с тобой соединила…

— Нас с тобой соединили Пашка с Мариной, когда решили пожениться, — улыбнулся Епифанов. — Если бы не они, то мы, возможно, никогда и не встретились бы.

— Нет, Боря! Дело не в них! Я чувствую, что мы должны были встретиться! Понимаешь, должны! Не могли не встретиться! Это судьба! В это я твердо верю! Давай обвенчаемся!

— Нонна! Я думаю, что надо просто немного подождать… Надя свыкнется с тем, что… И мы сможем пожениться самым обыкновенным образом…

— Я бы не свыклась… — заявила Нонна и прижалась к нему как можно теснее.