У каждого свое проклятие

Отец Дмитрий замолчал, будто не желая вспоминать дальше, но Марине хотелось, чтобы он продолжал рассказывать. Она интуитивно чувствовала, что именно сейчас может услышать самое для нее важное, а потому спросила:

– Если не считать... что?

– Во-первых, очень жаль было мать. Ее пришлось оставить на разъяренных мужчин, которые все свои неразрешимые вопросы, касающиеся меня, обратили к ней. Во-вторых... я тогда был влюблен... очень сильно... А девушка сказала: «Выбирай: или я, или церковь».

– И вы выбрали церковь? – непроизвольно обрадовалась его выбору Марина.

– Не сразу. Я долго мучился, долго пытался уговорить ее принять меня таким, каков я есть, но она не захотела. Сказала: «Останемся лучше друзьями». Мы и остались. Переписывались даже. Довольно долго. Она вышла замуж, но все равно мне писала. Потом, правда, все как-то угасло...

– У вас угасло? – рискнула спросить Марина.

– И у меня тоже, – ответил отец Дмитрий. – Время, знаете ли, лечит, раны рубцуются, остается лишь легкая печаль.

– И вы никогда ни о чем не жалели?

– Каждый человек о чем-нибудь жалеет. Но о выборе своего пути не жалел никогда.

Марина чуть дрожащей рукой опять взяла в руки стакан с чаем, отпила от него и постаралась спросить как можно равнодушнее:

– А не женились, потому что... из-за нее, той своей любви?

Отец Дмитрий невесело улыбнулся и нехотя ответил:

– Не знаю... Сначала конечно же из-за нее, а потом... В самом деле, не знаю... Не встречалась такая... – он посмотрел на Марину каким-то особым, пристальным взглядом, и она закусила губу, чтобы не вскрикнуть, – для которой бы... В общем, вы понимаете... Но не будем о грустном. Расскажите лучше о своих детях, Марина Евгеньевна.

Марина перевела дух и стала рассказывать о Сергее с Анной и в конце концов, как все матери на свете, увлеклась и забыла обо всем другом, что терзало ее сердце.

* * *

Село Окуловка, до которого пришлось трястись около часа на старом дребезжащем автобусе, трансформировалось в село Красное. Поскольку красный был не только цветом пролившейся в революционных боях крови, но исстари определял еще и нечто красивое, название села решили оставить прежним, несмотря на нынешнее буйное помешательство россиян на переименованиях. Маленькую церковь Вознесения Иисуса Христа, которая долгое время служила складом продовольственного магазина, отреставрировали, заново освятили и даже позолотили купол. Отец Дмитрий сразу отвел Марину на постой в небольшой домик недалеко от церкви. Его хозяев порекомендовал местный священник отец Николай, с которым Дмитрий из Петербурга связался по электронной почте.

В первую же ночь в чужом доме Марина заснула мертвым сном, поскольку в поезде абсолютно не могла спать, смущаясь близостью отца Дмитрия. На следующее утро он пришел к ней с двумя новостями.

– Ну, Марина Евгеньевна, у меня для вас два сообщения, и, как говорится, одно плохое, другое хорошее. С которого начнем?

– Давайте с хорошего, – решила Марина.

– Давайте! – Отец Дмитрий улыбнулся и сел напротив Марины на смешной старый стул из тех, которые раньше называли венскими. – Нам повезло в том, что потомки отца Захария и его жены Пелагеи никуда не выезжали из своей Окуловки, ныне – села Красного. Их дочери Любови, для которой Пелагея припасала украшения, уже нет в живых. Она была замужем за местным механизатором Ильей Корсаковым. Жили небогато, но особенно не нуждались. Сын был у них один, Тимофей, он умер в прошлом году. По сей день живет и здравствует сын Тимофея Ильича – Михаил Корсаков. Ему нынче сорок семь лет. Это, собственно, и есть второе известие, которое плохое.

– Ну и что же плохого в том, что жив Михаил Корсаков? Если ему всего сорок семь, значит, он вполне успеет воспользоваться прадедовыми драгоценностями.

– Все дело в том, что этот Михаил Корсаков – горький пьяница и антиобщественный элемент, первый буян на селе Красном. И все прадедовы драгоценности он моментально спустит за пару сотен рубликов, чтобы как следует напиться на помин их душ или просто так, для удовольствия.

– Собственно говоря, мне нет никакого дела до того, куда этот алкоголик денет свои собственные драгоценности, – резко сказала Марина.

– Нет, Марина Евгеньевна, думаю, что так рассуждать нельзя, – покачал головой отец Дмитрий.

– Почему?

– Потому что не стоило ехать так далеко, чтобы выбросить драгоценности на помойку. Можно было отдать их любому бомжу в Питере. Только вряд ли из этого вышел бы прок.

– Ну и что вы предлагаете?

– Жена отца Николая сказала, что некая Антонина Голубева всегда утверждала, будто ее девочка, пятилетняя Натка, приходится дочерью Корсакову. Сам Корсаков от отцовства наотрез отказывается, дочку не признает, а бедная Антонина всегда незаметной мышкой по селу пробегала, чтобы только Михаил ее не заметил, не привязался и не прибил за клевету, которую она якобы распространяет по селу.

– То есть вы считаете, что мы должны отдать все этой Антонине?

– Антонине невозможно отдать, потому что она уж года три как пропала из села.

– Что значит – пропала? – удивилась Марина. – Корсаков виной?