У каждого свой рай

Когда Элиан, моя свекровь, возвращалась с Антильских островов, ее кожа была шоколадного оттенка. «Настоящая антилька», – обычно говорила я, а она, жеманничая, возражала: «Не совсем». Неотразимая Элиан, она ни от кого не зависела. Она любила Марка обычной любовью, которая в случае разрыва вызвала бы лишь незначительную боль.

Мама, пока мы ей вручали жалкие подарки, купленные наспех, за десять минут до закрытия в первом попавшемся магазине, улыбалась и говорила, что мы хорошо выглядим.

– Когда ты выдумала Иветт? – спросила я, потрясенная услышанным.

– После твоего замужества…

– А папа этому верил?

– Безусловно. Ему только это и требовалось.

Я принялась кричать:

– Ты еще красива. Ты выглядишь сорокалетней. Почему ты терпишь такую жизнь?

Она вздохнула.

– У меня странная натура. Мне надо быть привитой на ком-то.

– А если бы отец умер?

– Было бы по-другому, – сказала она. – Я бы его больше не ждала.

– Мама…

– Да.

– Ты его ждешь из своих святейших принципов?

– Я поклялась перед Богом, что нас разлучит только смерть.

– Поменяй религию, мама… Разведись…

– Ох, – сказала она. – Какое ужасное слово!

Тогда я завопила:

– Но он фактически разведен. У тебя нет больше мужа. У тебя есть только бумажка. Ты спишь с бумажкой. Ты разговариваешь с бумажкой. Ты безумная.

– Ты – тоже: бросить Марка. Твой отец был соблазнительным, я привыкла к нему. Любезен, достаточно предупредителен.

Она побледнела.

– Если американец не расстанется с тобой, то я тебя больше не увижу.

– Ты приедешь ко мне. Так далеко мы еще не зашли. Я вернусь к началу учебного года. А уеду, скорее всего в начале июля.

– Сегодня 26 июня, – сказала она угрюмо.

Я запуталась во вранье. Я не знала, как выпутаться. А Марк прогуливался с девицей, или они уже были в постели. Скорее всего. Девица овладела моим имуществом, она уже знала повадки Марка, его манеры.

Мама нарушила наше молчание:

– Возможно, ты права. Лучше поддаться искушению, чем сожалеть… Я знаю, что я должна была поступать по-другому. Я полагаю…

Я быстро подсчитывала в уме.

– Я тебе принесу тридцать тысяч франков.

– Целое состояние, – воскликнула она.

– Долг. То, что папа потратил на меня.

– Где ты возьмешь эти деньги?

– Небольшие сбережения. Мы еще очень молоды, чтобы ввязываться в бесконечную систему кредитов для покупки квартиры.

– Тогда у Марка ничего больше не будет? Ни жены, ни квартиры…

– Так мы будем более свободными…

Я представляла Марка и девицу в постели. Красивые, блестящие от пота, с влажными волосами.

– Он не принимает наркотики?

– Кто?

– Кто? Американец…

– Да нет! Нет!

Я должна была вырваться из этого карамельного дома, оторваться от материнской ласки.

– Так, я ухожу…

– Ты придешь завтра?

– Послезавтра с деньгами.

– Ты уверена, что сможешь без них обойтись?

– Уверена, но, если папа тебе позвонит, не говори ему ничего.

– Он, возможно, рассердится на меня, если я уеду?

– Ты еще не поняла. Папа не обращает внимания на твои разъезды.

– Иногда он мне звонит, – сказала она, – перед тем как прийти.

Мне надо было вырваться из этой обволакивающей нежности. Наконец я оказалась на узкой лестничной площадке. Мама шла за мной.

– Подумай, прежде чем говорить с Марком. Иногда ты бываешь резкой.

– Резкой?

Я чуть не пропустила первую ступеньку крутой лестницы.

– Тебе больно?

Она подошла, чтобы меня поддержать. Смотрела на меня с тревогой. Ей, наверно, представлялось, что я спускаюсь по веревочной лестнице.

– Если бы ты уехала в Америку, не попрощавшись со мной, то я…

– Мама! Я пообещала тебе прийти послезавтра…

– Сдержи слово, – сказала она, став внезапно беззащитной.

Она снова превращалась в мать-мученицу, безнадежно покинутую, скорбь, упакованную в вату, одинокое дерево, существующее в бетонном пространстве, боль, ходящую на двух ногах, душу нараспашку, мечущуюся в поисках своего передника. Она не была уверена, что ее любят.

– Умоляю тебя, не страдай так. Я отвратительное, эгоистичное животное.

Она не хотела, чтобы я уехала. Виноватая, больная, счастливая или несчастная, перемешанная в ее чане любви, я была ее вечным ребенком.

– Это точно, ты придешь послезавтра? Крепко уцепившись за поручень, я повернулась, чтобы ее лучше разглядеть. Она лишь была переодета в женщину в возрасте. Если бы ей повезло родиться в семье с достатком, она могла бы переходить от одного мужчины к другому и демонстрировать свое красивое тело на пляжах. На мгновение у меня мелькнула мысль: а не превратить ли ее в шикарную маргиналку, не показать ли ей Нью-Йорк. Перевоспитать ее за несколько дней.

– Подумай, куда бы тебе хотелось поехать, мама…

– Я уже подумала, – сказала она.

– Куда?

Я была ошарашена.

– Ты узнаешь об этом позже.

– Послезавтра в это же время…

– Позвони предварительно.

– Непременно…

Мне не хотелось, чтобы она меня критиковала, разоблачала, я спасалась бегством. Скатилась с лестницы, пронеслась по невзрачному подъезду, натолкнулась на женщину, задев ее тучного пекинеса.

– Осторожно, – воскликнула женщина.

Она наклонилась над собакой.

– Малыш, дама сделала тебе больно? Покажи мне твою лапку.

– Извините.

Надо было поскорее убраться отсюда.