У каждого своя война

Потом, неделей или десятью днями позже, она случайно услышала от Дениса Петровича, что ту девку, которая заложила Гавроша, кто-то пришил в подъезде ее же дома. Настя осторожно спросила пьяноватого Дениса Петровича, когда это произошло, и, сравнив дни, поняла, что произошло это как раз в тот день, когда на рассвете Борька ушел от нее. Она поняла все без дальнейших расспросов. Может быть, тогда родился этот страх? Но почему? Среди людей, появлявшихся в доме, дружков отца, и раньше бывали и такие, у которых на душе загубленные жизни висели, и такие, которые отсидели за убийство, но никого из них Настя не боялась, а теперь вот... Оттого, что она сама себе не могла объяснить причину этого страха, он жил в ней все прочнее.

Сегодня она увидела Робу — брата Борьки, и когда они разговаривали, сочувствие к пареньку шевельнулось у нее в душе.

- Она что, ходила с твоим братом? — спросила Настя.

Они вышли из переулка на набережную и шли теперь по ней, оба смотрели на черную стылую воду, на темно-красную кремлевскую стену на другой стороне реки. В чистом морозном воздухе блистали купола Ивана Великого, над желтым зданием Верховного Совета полоскался на ветру красный стяг.

- Кто «она»? — после паузы ответил вопросом на вопрос Борька.

- Ну эта... которую зарезали... Как ее звали?

Милка?

- A-а, Милка... — глядя перед собой, криво усмехнулся Борька. — Да, ходила вроде... Пацан, влопался в шалаву без памяти, что с него возьмешь? До сих пор переживает…

- Так она и с Гаврошем ходила, и с твоим братом?

- Так выходит... — опять усмехнулся Борька. — Видно, уважала это дело, как думаешь? — Он повернул голову, уставился на нее ледяным взглядом светлых жестоких глаз, и Настя вдруг поняла, откуда у нее этот страх перед ним — от его взгляда, волчьего, леденящего, беспощадного и ничего не боящегося. Пастухи знают, любая, самая смелая овчарка, самая сильная и яростная поджимает хвост перед захудалым, тощим от голода волком, когда он смотрит на нее... смотрит на очеловеченную собаку из глубины веков кровавой вольницы и права сильного, беспощадного. Такой собакой чувствовала себя Настя, когда Борька вдруг смотрел на нее остановившимся, цепенящим волчьим взглядом. «Настюха... — написал ей в записке отец, — Борис — мой дружбан до гроба, слушайся его, он малый — кремень, такой в воде не тонет и в огне не горит. Плохого он тебе никогда не сделает». Такого отец ни про кого никогда не писал и не говорил. Она знала, что ее папаша — вор в законе, личность известная всей уголовной Москве и на Петровке, его многие боялись до смерти, а тут получалось, что ее многоопытный, авторитетный отец боится молодого парня…

- Если мужика любишь, то и это... любишь... — ответила Настя.

- Ну, тут дело бабье. Но я тебе скажу другое — если человек один раз продал, он и другой раз продаст. Гавроша продала и Робку моего продаст, у такой не заржавеет.

- Его-то за что продавать? Робку твоего? — спросила Настя.

- Найдет за что... А не его, так через него — меня заложит... Или Дениса Петровича... или папашу твоего.

Что, не согласна?

- Согласна... — с трудом выговорила Настя.

- Ну и ладушки, Настенька... Знаешь, что я тебе скажу? Человек может, небось, всю жизнь прожить и так и не узнать, кто он есть на самом деле. Бывает так, живет себе и живет, небо коптит, ничего хорошего никому не делает и ничего плохого, так вот спокойненько до самой смерти и доживает... Но вдруг встанет человек на краю пропасти, и надо ему что-то сделать... ну поступить как-то... решить самому — врага наказать, чтоб другу помочь... Через кровь, понимаешь? Через себя перешагнуть, шкурой своей рискнуть, понимаешь, да? — Он говорил и время от времени бросал на Настю короткие взгляды. — Вот тут человек и откроет для себя, какой он на самом деле есть. Шкура или человек... Легавая душонка или честный мужик... Честность, Настюха, она дорого стоит... Думаешь, все, кто вот вокруг нас ходит, они все честные, да? Потому что не воруют, да? Да нет, Настя, никакие они не честные! Они не воруют, потому что боятся... Железно говорю, тюрьмы боятся, заплатить боятся... А платить всегда приходится. Трус в карты не играет. Ты хоть шурупишь, про что я толкую? — Он вновь посмотрел на нее.

- Шуруплю, шуруплю... — вздохнула Настя.

- Молоток! — одобрил Борька. — В общем, человек может всю жизнь прожить трусом и не знать, что он трус! А может всю жизнь прожить героем и не знать, что он герой... пока случай не представится.

- Тебе такой случай представился? — вдруг спросила Настя. — Ты знаешь, кто ты такой есть?

- Знаю... представился случай узнать... и не один... — Борька задумался и дальше шел молча, Настя лишь почувствовала, как он железными пальцами сдавил ее руку.