У каждого своя война

Сергей Андреевич выдержал взгляд, усмехнулся едко:

- А ты ведь, Степан, сейчас не про то думаешь. Говоришь одно, а думаешь другое. Сказать про что?

- Не надо... опять глупость какую по пьяному делу сморозишь.

- Ну смотри, дело хозяйское, — вздохнул Сергей Андреевич и откинулся на спинку стула, добавил: — И нос мне утирать не надо, Степан. В таком деле, как любовь, справедливости не бывает... такое уж, брат, дело сумасшедшее... — и он впервые за все время широко улыбнулся.

«Может, и оттает человек, отойдет...» — подумалось Степану Егорычу.

Каждое утро Робка и Богдан вставали в одно время, умывались, выпивали бутылку кефира и съедали батон на двоих, отправлялись на работу. Переулками шли до Полянки, там садились на первый троллейбус и ехали до Цветного бульвара. Правда, в центре приходилось пересаживаться. Курили одну сигаретку на двоих. Из экономии. Утренняя прохлада растекается по переулкам, по дворам со старыми тополями, кустами жасмина и сирени, почти везде в домах окна нараспашку, стоит чуткая, почти деревенская тишина, нарушаемая только перезвоном трамваев, да в каком-нибудь из окон звучит радио.

- Сегодня в клубе медицинских работников танцы. На улице Герцена, знаешь? — говорил Богдан.

- Знаю.

- Махнем?

- Можно…

- После работы — домой, переоденемся, с ребятами пузырь раздавим и махнем, — удовлетворенно заключил Богдан — Девочки там, медицинские сестры — клевота!

Однажды, когда они вечером играли в «буру», за столом под навесом появился Ишимбай, улыбнулся во всю ширь своей лунообразной физиономией, жестом отозвал Робку в сторону, спросил:

- Борис не появился?

- Пока нету, — пожал плечами Робка. — Ты не знаешь, где он?

- В Гаграх гуляет по буфету, — вновь улыбнулся Ишимбай. — Я думал, уже вернулся. Может, письмо от него какое было? Или телеграмма?

- Нет, ничего не было. Мать и так психует каждый день, — сказал Робка. — Больше месяца нету... Может, погорел там на чем-нибудь?

- Если б погорел, Настя бы одна вернулась, а ее тоже нету, — ответил Ишимбай. — Значит, гуляют — нагуляться не могут, гы-гы-гы... — Он рассмеялся, раскрыл перед Робкой коробку «Казбека»: — Закуривай.

Они покурили. Ишимбай предложил прогуляться до Дениса Петровича, дескать, есть один разговор. Робка ответил, что нужно доиграть кон в «буру», а потом — пожалуйста, можно прогуляться до Дениса Петровича.

Ишимбай терпеливо ждал, пока Робка доиграет кон. Ребята играли сосредоточенно и серьезно — деньги на кону стояли немалые. Наконец повезло Робке. За три десятки он заграбастал весь кон, рассовал по карманам смятые червонцы и пятерки. Богдан довольно улыбался рядом.

- В любви, значит, не везет, гы-гы-гы... — засмеялся Ишимбай.

- Богдан, я с Ишимбаем поеду, дело одно есть.

- Какое еще дело? — насторожился Богдан. — Я с тобой.

- Не, не надо. Вот возьми лучше. — Робка выгреб из кармана куртки большую часть денег, сунул Богдану.

И они пошли с Ишимбаем со двора. Между тем кто-то на первом этаже выставил в раскрытое окно проигрыватель, поставил пластинку, и в вечерний двор полилась мелодия танго, невесть откуда появились девчонки, почти все одеты одинаково: белые блузки, черные юбки, туфельки-лодочки. И парни потянулись во двор от стола, где играли в карты, к раскрытому окну на первом этаже. Мелодия танго и стайка девчонок манили. Робка, уходя в темную арку, оглянулся, посмотрел с сожалением. По дороге они зашли с Ишимбаем в пивную на Пятницкой, попили пивка. У Ишимбая оказалась в кармане чекушка, и они разлили ее в пивные кружки. «Ерш» получился в самый раз — забористый.

Закусывали свежесваренными раками. Из пивной вывалились, когда уже совсем стемнело. Ишимбай сказал, что Денис Петрович живет у кого-то на Зацепе, даже имя этого человека назвал, но Робка тут же его забыл.

Они пришли к Денису Петровичу, когда Робка уже хорошо запьянел. Там были еще какие-то парни — все незнакомые, но все знавшие Борьку и потому встретившие Робку как своего. Денис Петрович был несказанно рад или только вид сделал, но даже обнял Робку и расцеловал, расспрашивал о житье-бытье, о работе, о матери, даже о бабке не забыл справиться. Еще пили водку, чем-то закусывали, кто-то играл на гитаре и пел:

Какой же был тогда дурак,
Пропил ворованный пиджак
И шкары, ох, и шкары-и…

Откуда-то появились девчонки, и комната наполнилась женским визгом и смехом. К Робке все время приставала какая-то чернявая шалава, обнимала его, тискала уже совсем пьяного, говорила, целуя взасос:

- Ох, какой сладкий паренек! Ох, какой симпатяга — прям душа горит и хочется в постель! — и заливисто смеялась.

- Ритка, стервь, отзынь от него! — покрикивал Денис Петрович.