У каждого своя война

Кенигсхофен, плохо знающий итальянского языка, обзавелся офицером – итальянцем, который стал ему переводчиком. Только тот закончил ему переводить, как рыжий баварец чуть ли не восторженно высказался, коверкая слова:

– О! Хорош план! Гениально! Браво! Граф, довольный похвалой, торжествующе оглядел нас всех и сказал:

– Теперь, господа, давайте решим, как будем расставлять наши войска на поле боя.

Если остальным офицерам план, вроде понравился, то мне – нет. Но кто я такой? Наемник, который обязался воевать за звонкую монету, там, где ему укажут. Я мог высказать свои сомнения, но как-либо повлиять на решение командующего не мог. «Но я могу хотя бы попытаться изменить! Хуже от этого не будет!».

– Граф, как вы собираетесь поставить моих лучников?

– Точно так же, как вы поставили их в сражении у Кодигоро. Среди швейцарцев.

– Извините, но тогда у Джерико не было возможности проломить оборону швейцарцев. Да и восемьсот тяжеловооруженных всадников – это не полторы сотни разбойников. Да и кто им будет противостоять? Сто пятьдесят швейцарцев, три сотни копейщиков, сто пятьдесят лучников и шестьдесят конных латников. У Буанаротти пятьсот бургунцев и еще триста своих тяжелых кавалеристов. Сотни три-четыре – легкая конница, а остальное – пехота.

– Да, это так. И поэтому он бросит свои войска, чтобы одним ударом смять и уничтожить противника! Как я и говорил! Или ты считаешь по-другому?! – похоже, граф так уверовал в свой «гениальный» план, что любую критику, похоже, считал личным выпадом против себя. – Впрочем, ты уже говорил! Или что-то все-таки хочешь добавить?

– Вы не поняли меня. Я не собирался вам возражать. Просто хочу дополнить ваш план.

– Гм! Дополнить? Ну, хорошо! Слушаю тебя.

После того как я изложил свое дополнение к плану, швейцарец и баварец посмотрели на меня так, словно видели впервые. Граф, зажав бороду и подбородок в кулак, некоторое время молчал, пытаясь понять, что сейчас было предложено. Я уже думал, что сейчас меня поднимут на смех, но неожиданно высказался швейцарец:

– А почему бы и не попробовать?

Рыжий баварец удивленно посмотрел на него, а потом на графа. Тот помолчал еще несколько минут. Было видно, что он никак не может решиться на столь неожиданное предложение, но потом не совсем уверенно сказал:

– Хорошо. Попробуем твою задумку, капитан.

Во вражеском лагере взревели трубы. За ними зазвенело и залязгало железо, и с каждой секундой эти звуки набирали все большую силу. Блестящий железный вал, набирая скорость, покатился с холмов в нашу сторону – тяжелая конница шла в атаку. Вскоре я почувствовал, как задрожала земля.

Удар латной конницы, был настолько силен, что сначала разметал и развеял немецких копейщиков, словно сноп соломы, после чего проломил ряды швейцарцев. Граф рассчитывал, что латная конница, пройдя копейщиков, завязнет в порядках швейцарцев, как это случилось у Кодигордо и тогда две сотни латной конницы, оставленной Франческо Буззоне, вместе с двумя сотнями легкой кавалерии и полусотней моих латников смогут сдержать ее натиск до той минуты, когда в тыл противника ударит наша тяжелая кавалерия. Но он не понял или не захотел понять одного, что сейчас на нас шли в атаку пошли отборные воины, хорошо организованные и отлично вооруженные.

Я видел, как дрогнули, а потом побежали копейщики, а за ними скакали всадники, рубя беглецов. Некоторые из немцев падали на колени и поднимали руки, показывая, что сдаются, но это были простые солдаты, а поэтому их удел был предначертан – смерть. Швейцарцы пытались сомкнуть ряды, но было уже поздно, французский железный кулак пробил швейцарскую броню. Разрезанный на две части отряд стал медленно отступать, теряя людей. В разрыв наших пехотных порядков хлынула легкая кавалерия Буанаротти. Анжело ди Фаретти думал бросить конницу только в том случае, когда враг завязнет, но теперь ему нужно было спасать то, что осталось от нашей пехоты, уже не думая о победе.

Но даже с этим он опоздал, так как в полном смешении порядков, конница не смогла сделать одного мощного удара, который стал бы серьезной угрозой для противника, отвлек его и дал время пехоте перестроиться, а вместо этого внесла еще большую неразбериху в свои ряды. Последний штрих внесли выбежавшие на поле две сотни арбалетчиков, которые принялись отстреливать наших солдат, словно куропаток в поле.