У каждого в шкафу

Юля неторопливо опустилась на нарядный пол из наборного паркета. Босыми ногами пришлепала дочь и молча села рядом. Вынула из материной руки все еще разговаривающий сварливым Лоркиным голосом телефон и нажала на отбой.

Минут через десять Наташа вернулась из кухни. Взбодрившись после завтрака, она придумала себе новую забаву — пыталась лапкой поймать хулиганистый солнечный зайчик, прыгающий по комнате, со стенки на диванчик, с диванчика на столик, со столика на пол, где сидели странные гостьи, обнявшись и смешав разноцветные волосы.

Наташа присмотрелась. Получилось красиво.

* * *

Витечка сидит в своем большом черном автомобиле. Нетрезвый, он не садится за руль. Не сядет и теперь.

Прекрасная возможность побыть одному, уже утро, просыпается город, его город, хорошо, что он отказался от такси, будет неплохо пройтись пешком, тут недалеко. Сейчас спустится и пойдет по Набережной, оживающей и уже не тихой, уже не пустой.

В разном темпе пробегут мимо и навстречу спортсмены, не совсем спортсмены и совсем не спортсмены — размеренный шаг, неуверенная трусца, сбивающееся дыхание, кожаные напульсники, наушники от плеера глубоко в мозгу и радость от утра, проведенного с пользой.

Надсадно рыча и отплевываясь, проползет оранжевая поливальная машина, свернет за угол.

Из круглосуточной аптеки выбежит женщина, небрежно и наспех одетая, с лицом перевернутым и встревоженным, укладывая в сумочке нитроглицерин? детский панадол? кетанол в ампулах? — побежит домой, ничего, она успеет, все не так страшно, как казалось ночью.

Под командой раздраженного похмельем лейтенанта нестроевым шагом пройдут солдатики, в баню, — обритые головы, юношеские прыщи, жаркие сапоги и не пишет девушка, забудь, брат.

Собаковладельцы начнут свой ежедневный цикл из двух прогулок, придерживая поводки, зевая и растирая все еще плывущие в объятия Морфея глаза.

Витечка пойдет ближайшей к Реке аллеей. Ответит на телефонный звонок жены, почти бывшей. Постоит пару минут, усваивая информацию. Проследует дальше.

Лидия уже проснулась, чистит зубы в темноте, не включая свет — чтобы постепенно прощаться с драгоценным утренним сном, босая, волосы растрепаны, сидит на бортике ванны. Хорошо, что не позвонил ей, подумает Витечка, ни к чему множить сущности или как там это самое бритва Оккама [29]? Не сочиняй себе проблем сам, несколько вольно переиначивает он.

Миновав место, где проводил в плавание альтернативный телефон, облегченно рассмеется.

Нисколько не жалко. Давно собирался приобрести новую модель. Nokia с сенсорным экраном.

* * *

Любимая женщина особенно прекрасна, когда сонная, улыбается умник Петров.

Сонная любимая женщина недоуменно распахивает перед ним дверь, смотрит, молчит. Длинные волосы пластаются по спине, ночная рубашка — в виде оранжевой футболки с петухом. Хвост у петуха нашит отдельно, за него можно подергать — так, для смеха.

— Доброе утро, — говорит Петров, снимая ботинки, — а я к тебе. Давай, думаю, вместе позавтракаем.

Дергает для смеха за петушиный хвост.

Любимая женщина молчит. Не смеется.

— В-м-е-с-т-е, — растолковывает Петров, — вместе.

* * *

Белая голова уже много лет знает, каким будет этот день.

И ей нисколько не мешает ее теперешний огненнорыжий цвет, ах, как ярко!

Черная голова уже часа полтора знает, каким будет этот день.

И ей нисколько не мешает ее теперешний нероссийский триколор — цвет шампанского, бургундского и коньячный, ах, как красиво!

В этот день они встретятся. Две головы из трех, отягощенные теперь общим и уже не тайным знанием. Пряди черные и белые когда-то — нотная тетрадь, прыгающие кадры немого синематографа, надкушенные кровожадной сепией, запретительная «двойная сплошная» на мокром асфальте.

Пестрая циновка, монохромная радуга, ритуальный винегрет.

— А я тебе не открою, — скажет белая голова черной из-за закрытой двери.

— Зачем ты вообще притащилась? — скажет белая голова черной из-за закрытой двери.

— Я с тобой разговаривать не хочу и не буду, — скажет белая голова черной из-за закрытой двери и откроет ее.

Стоит, вызывающе смотрит в глаза, в самую середину зрачков, невысокая, в нелепом спортивном костюме — узковатом, коротковатом и босиком.

Пальцами ног так и впивается в полосатый симпатичный коврик, очень пушистый, о такой коврик даже как-то немного жаль вытирать грязные ботинки.

На белой голове марсианскими гребнями топорщатся паклевидные рыжие волосы.

Ее лицо без макияжа кажется странно помолодевшим.

Черная пройдет вперед. Просторный холл внезапно превратится во многие жутковатые коридорчики, по какому из них надо проследовать, чтобы прийти хоть куда-то, она не имеет представления. Решит никуда и не следовать, устало опустится на симпатичную резную деревянную лавочку со спинкой, вполне объяснимую здесь. Помолчит. Глубоко вздохнет.

Начнет белая голова, стоя все на том же месте, на полосатом и симпатичном коврике, даже не повернувшись, даже и не покрутив какой-нибудь рукой или ногой. Она скажет: