У кладезя бездны

Черный микроавтобус Ауто-Юнион с тонированными стеклами — качнувшись на колдобине, которые были и здесь, на Ляйпцигерштрассе, и которую не засыпали хотя германцы сообщили о ней куда положено уже два дня назад — въехал в арку, отделяющую мрачное, без окон на первом этаже и с решетками на втором здание, стоящее квадратом на пересечении Ляйпцигерштрассе и четырнадцатого проезда — так его называли, потому что проще было запоминать местным. Это здание — было штаб-квартирой рейсхпредставительства РСХА, хотя использовалось мало. Людей не хватало, штаты сокращали за последние двадцать лет три раза, а те, кто остался работать- работали в основном в посольстве. Половина кабинетов было свободно — но здание содержалось в порядке и исправности, охранялось. Все, как и положено для здания, находящегося в собственности рейха.

Во внутреннем дворике из машины — выбрался здоровенный, под два метра немец, огляделся по сторонам, махнул рукой, чтобы стоящие на посту солдаты закрыли ворота. Когда солдаты сделали это — он протянул ручищу в салон и вытащил оттуда человека, судя по кистям рук чернокожего, а лица не было видно, потому что на голове был бумажный пакет, в каком продают спиртное. Следом — выбрался еще один немец.

— А ну, пошел, свинья! — взревел немец и придал ускорение задержанному солидным пинком под зад. Задержанный — пробежал несколько метров и, растянувшись на чисто выметенном асфальте взвыл.

Здоровенный немец подошел к нему, схватил за шкирку и потащил за собой. Двери были закрыты — и он открывал их головой задержанного. Кивнув стоящему на входе часовому, он протащил задержанного в длинный, плохо освещенный коридор первого этажа без окон. Второй немец взял у часового ключ от свободного кабинета. Они открыли кабинет и бросили задержанного туда, на полю Мебели в кабинете не было совсем, голые стены и пол — какой смысл держать здесь мебель, если тут никто не работает, верно? Здоровила немец отвесил валяющемуся на полу задержанному пинка, потом сорвал с головы пакет. Задержанный сплюнул кровь и начал жадно хватать ртом воздух.

— Хватит, хватит… — сегодня на рейхскомиссаре был черный, парадный мундир гестапо со знаками отличия и наградами, на идущем следом Зайдлере был штатский, аккуратно отглаженный костюм — фельдфебель, что вы себе позволяете? Я приказал доставить сюда задержанного, но разве я приказывал его бить?

— Задержанный оказал сопротивление, герр рейхскомиссар! — отрапортовал фельдфебель — поэтому я вынужден был применить к нему насилие. Унтер-офицер Бехтель был тому свидетелем, он подтвердит!

— Неосмотрительно. И все равно, вам не следовало нарушать моего приказа, фельдфебель.

— Виноват, герр рейхскомиссар.

— Выйдите отсюда. О том, как вас наказать, я подумаю позже.

Когда фельдфебель с помощником покинули кабинет — закрыв за собой дверь — лежащий на полу бывший генерал-полковник итальянской армии Айдид попытался встать — но это ему не удалось.

— Они! Они били меня! Их! Надо наказать!

— Накажем, обязательно накажем, не так ли, герр Зайдлер?

Зайдлер молча кивнул.

Они работали вместе еще в берлинской полиции — и потому привыкли работать в паре, подыгрывая друг другу. Ирлмайер говорил — Зайдлер смотрел, потому что очень важно наблюдать за невербальными реакциями преступника со стороны. Сейчас они играли в старую как мир игру «добрый полицейский — злой полицейский» но злым был не Ирлмайер, как могло показаться — а Зайдлер. Дело в том, что Зайдлер был похож на одного маньяка из криминального триллера, с успехом прошедшего по экранам синематографа — он повествовал о задержании одного психопата во Флоренции, бесчинствовавшего там два десятка лет. Зайдлер знал это и выработал очень неприятный, как у того маньяка взгляд. Люди под таким взглядом терялись — а Ирлмайер представлялся чем-то вроде воплощения строгого германского закона в мундире в отличие от психопата в штатском, который только молчит и зыркает на тебя.

— А как наказывать тебя, мой дорогой чернокожий друг?

— О чем вы? Я работаю на Берлин!

Рейхскомиссар безопасности Абиссинии присел на корточки рядом с поверженным на пол генерал-полковником.

— Видишь ли, мой чернокожий друг — не все так просто. Берлин здесь — это я. К тому же — я здесь работаю здесь вот уже двенадцать лет, и позабыл некоторые правовые нормы цивилизованного мира. Профессиональная деформация, наверное, лучше назвать это так. По мне — если человек нарушает законы и делает это помногу и с удовольствием — не человек и его нужно просто пристрелить, особенно если он — не одного со мной цвета кожи. А вот мой друг, доктор Зайдлер, который по странному стечению обстоятельств учился в том же университете что и я, и тоже имеет степень доктора права, думает по-другому, не так ли, герр Зайдлер?

— Совершенно верно, господин рейхскриминальдиректор — отчеканил Зайдлер