У кладезя бездны. Псы господни

Африка была Африкой и оставалась ей, несмотря ни на что. Если отсюда уйдут европейцы – а в последнее время в Европе все громче и громче раздаются голоса за свободу колонизируемых народов, – то меньшая часть местных бросится отсюда куда глаза глядят, в любое цивилизованное место, а большая – станет с наслаждением вырезать друг друга, мстя за старые обиды, реальные и надуманные. Местные были совсем не такими, как их представляли левачащиеблагодушные европейцы. Они были расистами, большими, чем белые, они были трайбалистами – не националистами, как те же русские или немцы, а именно трайбалистами, ставящими на первое место не нацию, но племя. Они были совершенно не готовы к государственности, даже те, кто учился в нормальных школах. Потому что если представитель одного племени придет к власти в государстве, созданном европейцами, то он тотчас станет продвигать всех своих и притеснять чужие, чуждые ему племена, и дело закончится большой кровью. Парадокс, но они ненавидят представителей соседнего племени намного сильнее, чем колонизаторов-европейцев, и если сейчас все племена Сомали объединились против итальянцев, то, как только итальянцы уйдут, они начнут резать друг друга. Для них совершенно пустым звуком является закон, как средство нормального сосуществования разных людей на одной территории, для них закон – это то, что выгодно лично им и их племени в данную минуту. Если у меня изнасиловали жену, зарезали сына и угнали скот, это плохо, если я сделал то же самое в отношении человека из другого племени – это хорошо. Конфликты между племенами возникали как раз по этому поводу… Достаточно было украденного быка или мула, чтобы разгорелась резня. И если сейчас есть кому ее остановить, то если они уйдут, останавливать будет некому, и резня будет продолжаться до полного обессиливания противоборствующих сторон. Государство так не строят.

Вот и генерал, получив власть, пусть даже на очень короткий промежуток времени, пока к берегу не подошли авианосцы и десантные суда, сделал все, чтобы уничтожить врагов и отобрать все что можно у тех, кого он считал чужаками. Так он и бросил в землю семя вражды, которое должно было дать всходы. Завтра, послезавтра… Какая разница? Генерал был приговорен к смерти и должен был умереть.

– У генерала есть поблизости войска?

– Конечно есть, итальянец… К северу отсюда в горах большой лагерь… очень большой. Они скрываются в пещерах, много стреляют. И дальше есть…

Так и есть.

– А германцы?

– А что германцы? Германцы закрывают на это глаза… пока не происходит ущерба им самим. Генерал знает это, он приказал всем своим людям не связываться с германцами.

Так и есть. Они много раз направляли ноты протеста в МИД Священной Римской империи, на что получали отписки. Проклятая игра… все в нее играют, конца края этому нет. Германцы ждут… как грифы у тела раненого, но еще живого льва. Когда-то давно они не смогли захватить всю Африку. Теперь, с дружками-бурами, могут попробовать…

– Вы пытались подобраться к его лагерям?

– Зачем, итальянец? Я простой торговец… Это сделаешь ты… если тебе будет нужно.

Три пикапа «Ауто-Юнион», простых и надежных рабочих лошадок Африки, въехали в город Доло Одо с юга, по дороге, ведущей со стороны Мандерры. Ни на одном из них не было пулемета, хотя турели стояли, потому что германцы и Негусси Негус хоть и дали им приют, но здесь такого не позволяли. Машины были почти новенькие, выпущенные на заводе в Нойештадте, откуда они расходились по всей Африке – их передала генералу абиссинская разведка, во главе которой стоял рейхскриминальдиректор со странным для абиссинца именем Манфред и фамилией Ирлмайер. Немцы чувствовали себя в Абиссинии настолько свободно, что на ежегодных парадах рядом с троном Негуса, который ради этого выносили на площадь, не протолкнуться было от коричневых рубашек Африканского корпуса Рейхсвера и черных – полиции и гестапо. Нельзя сказать, что это было плохо: Абиссиния была одной из самых нормальных стран Африки.