У королев не бывает ног

— Это первое настоящее судебное разбирательство после смерти герцога Танкреда, потому что узурпатор Гамбарини, да будет проклято имя его, захватив в руки всю власть, не интересовался нашим мнением, — сказал Петру Верховный судья, достопочтенный дон Тимонелли. У мудрецов по отношению к Петру совесть была нечиста, потому что среди них не было ни одного, кто не участвовал бы в заговоре против него; например, аптекарь Джербино — первый советчик узурпатора и его правая рука, или министр финансов банкир Тремадзи, который послал гонца в Рим вслед за Петром, чтобы его там арестовали, или Антонио Дзанкетти, сыну которого Гамбарини поручил убить Петра, — а потому все они состязались и в услужливости по отношению к новому правителю, и в проявлении доброй воли и лояльности. Зато обвиняемые перуджанцы держались на удивление самоуверенно, почти дерзко, о чем-то посмеиваясь, шушукались между собой, — словом, вели себя так, будто наперед получили заверения, что им ничего не грозит и если они вырвались из рук разъяренных горцев и остались целы и невредимы, то теперь уже им ничего не страшно.

Дон Тимонелли открыл судебное заседание тремя ударами молоточка о колокольчик и обратился к Петру:

— Прошу, Ваше Высочество, чтобы вы лично разобрались в этом деле и по своему усмотрению вынесли приговор этим юношам. Не желая влиять на мнение Вашего Высочества, я все же позволю себе высказать покорную просьбу, чтобы Ваше Высочество милостиво приняли во внимание почти детский возраст обвиняемых, так же как и то, что девять их товарищей заплатили жизнью за свою безрассудность. Я ходатайствую поэтому за то, чтобы они были наказаны поркой на пьяцца Монументале, а потом под охраной отправлены домой.

Петр посидел молча с закрытыми глазами и затем спросил:

— Остальные члены Суда поддерживают это предложение?

Одиннадцать мудрецов почтительно закивали в знак согласия.

— Но «порка» — слово многозначное, — уточнил Петр, — вы должны были бы, господа, выразиться более точно. Мое толкование этого слова такое: обвиняемых надо просто стукнуть поварешкой, как это делают матери, когда их сыновья рвут на заборах штанишки, или, может быть, высечь метелкой, разумеется, не палкой, а другим концом, чтобы не сделать больно.

Обвиняемые юноши явно забеспокоились и насторожились.

— Скажите мне, господа, — продолжал Петр, — как, согласно кодексу Страмбы, наказывают за кражу курицы?

Дон Тимонелли, помедлив, облизнул губы и ответил мрачно:

— Смертной казнью через повешение. Ваше Высочество.

— А за кражу лошади?

— Тоже виселицей, только после предварительного выламывания ребра.

— А за поджог?

— Смертью в котле с кипящим маслом.

— А за убийство?

— Колесованием.

— И, по вашему мнению, это справедливо?

— В пределах ограниченных человеческих возможностей это справедливо, — сказал дон Тимонелли, — потому что укравший курицу, например, если его удалось схватить, расплачивается за тысячу таких же жуликов, которых поймать не удалось.

— А наказывать поркой негодяев, совершивших вероломство, повинных в воинской измене и преднамеренном убийстве своего начальника, это, по вашему мнению, справедливо?

— По правде говоря, — ответил дон Тимонелли после тягостного молчания, — все мы надеялись, что Ваше Высочество начнут свою благословенную и всем страмбским народом желанную деятельность великодушным деянием, то есть амнистией, под которую подпадут и эти несчастные. Поскольку этого не произошло, мы стремились… я стремился… имея в виду их молодость…

— Начинал ли Джованни Гамбарини свое благословенное правление освобождением по амнистии? — спросил Петр.

— Да, Ваше Высочество!

— Однако вчера, въезжая в город через Партенопейские ворота, — сказал Петр, — я видел виселицы на холме, сплошь увешанные мертвецами, пятерых колесованных, а среди них — женщину, которую вы приказали казнить за то, что она помогла мне бежать из тюрьмы.

— Мы ее не казнили, мы не осуждали! — в испуге воскликнул дон Тимонелли. — Приговор этот вынес Гамбарини, да будет проклято имя его, даже не спросив нашего мнения.