У королев не бывает ног

Это и впрямь было доподлинно всем известно. Правда, следует оговорить, что в те времена Прага была переполнена чужеземцами всех сортов и мастей, немцами, итальянцами, поляками и даже французами, людьми порядочными и негодяями, благородными и всяким сбродом, купцами и авантюристами, строителями и каменщиками, и бездельниками, и лодырями, и Бог знает кем еще, так что само по себе благозвучное имя дворянина, указующее на его итальянское происхождение, могло еще никому ни чего не сказать и не возбудить особого интереса; тем не менее о графе Одорико Гамбарини было известно всем, от полового, бабки-торговки и сплавщика леса с Подскалья до представителей самых высоких придворных кругов; считалось, что это муж замечательный, имеющий исключительную репутацию в верхах; в прошлом году император пригласил его ко двору в качестве подлинного знатока искусств. Граф, стало быть, принял приглашение и приехал в Прагу — наверное, лишь из любопытства и ненадолго, ибо, как легко себе представить, в далеком городе, где-то в центре Европы, не предполагал увидеть ничего необыкновенного, однако блестящий двор императора — коллекционера и мецената, владевшего картинными галереями, сокровищницами и парками, где меж апельсиновыми деревьями и смоковницами пели фонтаны и где аристократы древнейших родов вели остроумные беседы, занимались флиртом, плели интриги и щеголяли своими туалетами и платьями, расшитыми жемчугом и изукрашенными чистым золотом, — вся эта атмосфера изысканной роскоши и дорогостоящей праздности поразила его наиприятнейшим образом; и сама Прага, в те поры раза в три превосходившая Вену, понравилась ему живописным расположением, напомнив своим безудержным строительным размахом блеск Рима и других итальянских городов. Поэтому граф решил поселиться в Праге, купил там небольшой, но прелестный дворец под Петршином и, согнав туда целый полк каменщиков, скульпторов и штукатуров, в невиданно короткий срок его перестроил и реставрировал.

Граф происходил из Страмбы, столицы маленького государства того же названия, расположенного в средних Апеннинах. Основал его сто пятьдесят лет назад, то есть в середине пятнадцатого столетия, маркграф Витторино д'Альбула, объединив несколько незначительных папских ленов. Земли Страмбы можно было объехать за три дня неторопливой езды вдоль и за столько же — поперек; в стране насчитывалось около четырехсот деревень и сто тысяч жителей, гордых своей независимостью, которой они были обязаны не только своей твердости и неуступчивости, не только относительно легкой возможности защитить свои дома, но также и тому, что могущественнейшие из земель италийского полуострова, Милан и Рим, Венеция и Неаполь, были далеко и, кроме того, постоянно враждовали меж собой.

Маркграф Витторино, за толстое брюхо в насмешку прозванный Владельцем крепкого пупка, а за развязные манеры Вспыльчивым пердуном, был мужчина своеобразный (его портрет, где он изображен в полной амуниции, в миланском панцире, изготовленном по заказу, чтобы соответствовал пышным формам его пуза, — был безнадежно испорчен во время пожара парижского Тюильри); с помощью своего ближайшего друга, молодого графа Джироламо Гамбарини, он собрал немногочисленную, но превосходно обученную армию, с которой нанимался то к королю неаполитанскому, то к герцогу миланскому, то даже к папе, тем самым помогая им в войнах, которые они непрерывно вели между собой; он пользовался репутацией превосходного человека, никогда не предававшего хозяина, заключивши с ним «condotto» — договор, и не ведшего за его спиной тайных переговоров с противниками. Граф Джироламо Гамбарини был для маркграфа неоценимым помощником во время этих походов, и даже более того: когда на склоне лет маркграф заболел подагрой, Джироламо один возглавил его армию, и ни разу не случалось, чтоб он не воротился домой победителем с богатой добычей и трофеями.

Сын Джироламо Гамбарини, удалой Федериго, прославился в истории тем, что, будучи на службе у Фердинанда Католического, сверг неаполитанского короля с трона; этот герой снискал себе столь великую славу, что при виде его неприятели сами складывали оружие и, почтительно приветствуя, обнажали головы, ибо считали Федериго, если верить словам предания, «отцом воинского сословия». Неумолимый защитник старых, в его время уже пошатнувшихся нравов и добродетелей, он был, помимо всего прочего, резким противником и современного огнестрельного оружия; молва утверждала, будто одному пленному рядовому, schioppetti[4], он велел выколоть глаза и отрубить руки, потому как не мог примириться с мыслью, что отважного и благородного рыцаря могла поразить пуля, выпущенная издали обыкновенным, грубым солдатом.