У кошки девять жизней (СИ)

Я молчала, не в силах пошевелиться и лишь молча смотрела на Кадо. Остальные, должно быть, тоже находились в столбняке, потому что в гостиной установилась звенящая тишина.

Сделав над собой героическое усилие, я оторвала взгляд от умершего пса и перевела их на свои руки. На запястьях блестели какие-то капли. Я прикоснулась к ним пальцем и тут же поняла, что это. Это были слезы. Надо же, я даже не заметила, что плачу. Это была такая редкость, что на мгновение я удивилась и сразу забыла.

Поднявшись на ноги, я повернулась к двери. Должно быть, вид у меня был не совсем обычный, потому что Эвелина попятилась, а Этьен хотел взять меня за руку, но я резко отмахнулась:

— Прочь!

Выбежав за дверь, я помчалась по коридору к себе в комнату. Я до сих пор не могла поверить в то, что случилось. Кадо умер. Кадо умер? Нет, это невозможно. Это мне померещилось. Он не мог умереть!

Заперев дверь прямо перед носом недоумевающей и громко возмущающейся Эмили, я упала на постель и закрыла глаза. Я видела перед собой ковер гостиной и Кадо, извивающегося по нему. Это неправда. Это мне приснилось.

Я не спала всю ночь, лежа на кровати не раздеваясь и смотря в потолок. Больше не плакала, но и не думала ни о чем. На меня нашло какое-то оцепенение, я впала в ступор. Время летело незаметно и стояло на месте. Я не обращала внимания на происходящее.

И лишь утром, когда первый солнечный луч заглянул в окно, поняла, что дальше так продолжаться не может. Нужно встряхнуться. Нужно встать, переодеться, умыться и отправиться завтракать, хотя мысли о еде сейчас вызывали во мне отвращение. Но может быть, когда я спущусь вниз, окажется, что все происшедшее вчера было лишь дурным сном.

Надежда умерла в тот самый миг, когда я отперла дверь, услышав за ней бурные рыдания Эмили.

— Бедный песик! — всхлипывала она, — бедняжка Кадо! Ох, какое горе!

Она так переживала, что мне пришлось отпаивать ее водой.

К завтраку я все-таки спустилась, хотя мне почему-то казалось, что увидев пищу, мне станет дурно. Ничуть не бывало. Вид аппетитных кушаний не вызвал никаких эмоций.

Я села на стул, окинула присутствующих взглядом исподлобья, отметила лица, полные сочувствия и стиснула кулаки. Ничто так не расхолаживало, как сострадание. Если они не прекратят так на меня смотреть, я завизжу.

— Как это ужасно, — робко и тихо начала Эвелина.

— Ни слова об этом, — свирепо сказала я, — ясно?

— Хорошо, хорошо, — поспешно закивали все.

Гадкие, отвратительные люди! Чтоб они все провалились!

Весь завтрак я просидела над полной тарелкой, ковыряясь в содержимом вилкой и превратив его в неопределенную массу. В рот не взяла ни кусочка.

Я собиралась выйти в коридор, когда меня остановил герцог.

— Мадам, — начал он, — я хотел бы поговорить с вами в гостиной.

Открыв рот, чтобы ответить резко отрицательно, я передумала. Какая разница! Пусть говорит, что хочет. Наплевать на это. Все равно.

Я молча прошла за ним в гостиную и села в кресло. Герцог долго устраивался на стуле, словно что-то торчало из сиденья, мешая ему в этом. Некоторое время я наблюдала за его потугами, а потом спросила:

— Ну?

— Мне очень жаль, что это случилось, — отозвался он.

— Это все? Я могу идти?

— Нет. Я позвал вас сюда не за этим. То, что случилось, мне очень не нравится.

— Неужели?

— Помолчите и послушайте. То, что произошло, не похоже на внезапно возникшую болезнь. Это похоже на…

— На что? — не выдержала я.

— Подумайте сами. Хватит мне дерзить. Вспомните, что он ел перед смертью.

Я напрягла память, которая, судя по всему, начала мне отказывать. Долго молчала, не в силах ничего припомнить. Но потом меня озарило.

— Пирожные.

— Правильно.

— И что это значит?

— Это значит, что эти пирожные предназначались вам.

— Конечно, они были для меня! Кто в здравом уме будет кормить пса пирожными?

— Вы меня поражаете своей тупостью. Если б он не съел эти пирожные, то их съели бы вы. И умерли бы совершенно так же, как ваш пес.

— Что? — я вытаращила глаза, — вы хотите сказать, что их нельзя было есть?

Герцог на мгновение прикрыл глаза.

— Да, — согласился он, — наконец-то. Их ни в коем случае нельзя было есть.

— Почему?

— Вы уже совсем ничего не соображаете? — вышел он из себя.

По-моему, он совсем обнаглел. Как он со мной разговаривает? И этот человек обвиняет меня в том, что я дерзко с ним разговариваю! Уж кто бы жаловался!

— Это вы ничего не соображаете! — огрызнулась я, — откуда мне знать ваши мысли? Почему эти чертовы пирожные нельзя было есть? Они, что, были отравлены?

Я спросила это без какой бы то ни было задней мысли, просто так, от злости. И каково же было мое изумление, когда герцог отозвался:

— Да, они были отравлены. Я рад, что вы наконец это поняли. Кто принес их?

— Вы серьезно?

— Кто принес их? — раздельно повторил он.

Казалось, еще секунда — и он меня стукнет.

— Откуда я знаю! Не помню. Кажется, лакей. А какое это имеет значение?

— Это имеет большое значение. И еще мне интересно, кто вас ненавидит до такой степени.