У края бездны

Дора Штурман • У края бездны

Корниловский мятеж глазами историка и современников

Среди множества стереотипов советского исторического мышления, которые бессознательно воспринимались нами еще в детстве и затем сопровождали нас всю жизнь, представление о генерале Лавре Георгиевиче Корнилове как о белогвардейце-монархисте, реакционере и потенциальном диктаторе было одним из самых устойчивых. Оно долго не вызывало у большей части моего поколения никаких сомнений (разумеется, я говорю о тех, кого знала). Мелкий эпизод эпохи керенщины, одно из доказательств правоты Ленина и большевиков, свергнувших Временное правительство, не более. Между тем не только за рубежом с начала 20-х годов выходили объемистые тома недоступных для нас материалов и документов, но даже в СССР конца 20-х и начала 30-х годов еще публиковались документы и материалы, опровергавшие стереотипные советские представления о так называемой корниловщине, октябрьском перевороте и гражданской войне.

Ленин уже в июле 1917 года обвинял правительство Керенского в бонапартизме. Вместе с тем он характеризовал «диктатуру» Керенского до июля как «диктатуру бутафорскую», лишь после июля устремившуюся к обретению настоящей, реальной власти.

«Корниловщина» выглядела в ретроспективной большевистской интерпретации как попытка свергнуть Временное правительство справа. Хотя в 1917 же году еще и большевики не оперировали такой трактовкой безоговорочно.

В 1928 году в ленинградском издательстве «Красная газета» в серии «Из белых мемуаров» вышла книга «Мятеж Корнилова». В ней после вступительных статей А. Ильина-Женевского и Вл. Лаврецкого были опубликованы отрывки из воспоминаний А. И. Деникина, А. Ф. Керенского, П. Н. Краснова, А. С. Лукомского, П. Н. Милюкова, В. Д. Набокова, Б. В. Савинкова и В. Б. Станкевича о Корнилове и его попытке изменить роковое течение революции. Все высказывания мемуаристов даются по этому изданию. В ряде случаев в тексте указаны источники, из которых брали отрывки составители сборника.

Итак, предоставим слово тем людям, которым советская историография более шестидесяти лет (1929–1991) в слове отказывала.

Прежде всего мы видим в этих воспоминаниях картину того развала воюющей армии, который большевики скоро объявят основой своей разрушительно-завоевательной тактики. Картина эта не могла не потрясать и не возмущать до глубины души тех, чьи судьбы были кровно связаны с российской государственностью, с российской армией, а именно таковы многие авторы сборника. Они хотели спасения армии от разложения и России — от поражения в войне. Некоторые из них были безоговорочными противниками левого экстремизма, и бесхребетной покорности Временного правительства этому экстремизму. Не разбираясь в тонкостях партийной политики, они не могли не восставать против движения армии и страны к неизбежному поражению в войне. Другие авторы входили во Временное правительство и были левыми радикалами (Савинков, Керенский). Но пораженцами не были и они. Как же видятся им из эмиграции Корнилов и его неудавшаяся акция?

Вот что говорит В. Б. Станкевич («Воспоминания 1914–1919 годов», гл. IV, V, VI. Берлин. Изд. И. Ладыжникова), выполнявший по поручению Временного правительства обязанности комиссара Северного фронта, которым командовал генерал Деникин: «Деникин показался мне олицетворением трагедии русской армии. Он был слишком военным, может быть, даже узко военным человеком, настолько, что, быть может, даже старые недочеты уже не бросались в глаза. Но зато теперь он понимал, что армия разваливается. Сжившийся с определенными условиями в армии, он внезапно увидел ее в новом свете: карикатурным извращением всех прежних устоев и оснований. Но что же делать? Уйти и очистить место более покладистым и подлаживающимся? Уйти из армии, еще стоящей на фронте, еще не окончившей войны? Пусть сами обстоятельства заставят сделать это, пусть бунтующие солдаты арестуют или новое правительство само устранит. Но Деникин добровольно из армии не уйдет. Но он, конечно, не дорожит своим местом, не подлаживается, наоборот, он ищет конфликта, он старается быть резким, он отводит душу горьким, хотя часто заведомо бессильным словом… Он не был против революции. Но он не был связан с революцией настолько, чтобы понимать или даже стараться понять ее трагедию. Он понял бы революцию, которая заключила бы мир, и боролся бы с нею, если бы видел, что этот мир гибелен для России, и, может быть, примирился бы с нею, если бы мир был бы „сходен“… Но революцию, которая требовала наступления, а в то же время разрушала устои, на которых покоилась вся сила армии, — такой революции он не мог и не хотел понять…»

Спросим себя: кто на месте Деникина мог бы понять такую революцию, обнаружить логику в поведении такого правительства?