У края темных вод

На веранде у стены лежали дрова на растопку. Я выбрала хороший толстоватенький обрубок, как раз по руке, открыла дверь и вошла. Дом наш красотой не блистал, но и тесно в нем не было. Построили его задолго до того, как река изменила течение. Папаша унаследовал его от своего папаши, когда тот помер, — по слухам, папашин папаша был ничуть его не лучше. Зато дед папаши был настоящим джентльменом, он приехал в здешние края в XIX веке с полными карманами денег. Вроде бы он заработал их контрабандой и вовремя сообразил, что с него достаточно, и отправился на Юг. Построил крепкий дом, сараи, хлев — все это при его беспечном сыне, а теперь при таком же внуке превращалось в развалины.

Но однажды река изменила течение и смыла бóльшую часть пристроек. Я слыхала про наводнение 1900 года, которое уносило целые семьи, а наш дом тогда стоял на холме. Река налетела, точно банда диких индейцев, украла из-под дома землю и унесла ее прочь. Прежние холмы оказались под водой, где была твердая почва, теперь был изгиб реки, высокий берег, всего в пятидесяти — шестидесяти метрах от нашего двухэтажного жилища. Мне нравилось воображать себе, как эти пристройки, которые река унесла, каракатицы снова складывают в сараи и овины глубоко под водой, в никогда мной не виданном хлеву поселились русалки, а деревянным туалетом пользуются водяные чудовища с множеством длинных, липких щупалец и тонким-тонким, раздвоенным на конце языком.

Обидно, право, что папаша и папашин папаша привели это место в такое запустение. Большой дом скрипел и охал, когда кто-нибудь поднимался по ступенькам, и надо было внимательно глядеть под ноги — кое-где половицы прогнили. Главная комната, большая, выстуживалась зимой так, что мы переставали ею пользоваться. Камин отошел от стены, и снаружи его подперли здоровым бревном, которое в любой момент грозило переломиться. В щели между кирпичами, точно взломщик, проникал ветер, а летом лезли змеи, лягушки, всякие грызуны.

Мы жили тут всего-то втроем, и папаша с мамашей чаще всего старались не сталкиваться нос к носу. Говорить им было не о чем, разве что обменяются фразой-другой насчет свиней и цыплят, а в последнее время и того было не слыхать: папаша все чаще отлучался, а маме на это было наплевать. Она то и дело укладывалась в постель, лежала, подсунув себе под спину набитые хлопком подушки, пила дешевый бальзам от всех хвороб, который покупала у торговца, разъезжавшего по нашим краям в пыльном черном автомобиле. Коммивояжер никогда не снимал большую черную шляпу, носил черный костюм и черные ботинки, а рубашка была цвета пшеничного теста. Он тут уже много лет околачивался, а все не менялся. Кое-кто говорил, уже двадцать лет ездит, а другие возражали: это уже не он, а его сын. Были и такие, кто считал его за самого дьявола. Я его видела: высокий, тощий как тростинка, шляпа-пирожок, черный отутюженный костюм. Лицо словно из дерева вырезано, длинный заостренный подбородок.

— Зачем дьяволу заправлять машину бензином? — пожимала плечами Джинкс. — А он ездит и заправляет, как все. Никакой он не дьявол. И вообще нет ни дьяволов, ни ангелов.

Джинкс была в этом намертво убеждена. А я то верила, то нет, в зависимости от дня недели. По вторникам я могла поверить во все, что угодно. Одно я знаю: зелье моей матушке этот коммивояжер поставлял и впрямь дьявольское. Смесь алкоголя с опием, скорее всего. Ему оно обходилось в гривенник, продавалось за четвертак. Мы себе такие расходы позволить не могли, но мамаша каждый раз закупала целый ящик и сосала эту гадость, как младенец свою бутылочку.

Папаша утешался виски. У мамы — бальзам от всех хвороб. Бальзам, говорила она, прогоняет бессонницу, она спит спокойно, видит красивые яркие сны и про реку у самого порога тогда забывает. В этом глубоком-глубоком сне, говорила она, мы с ней живем в чистеньком беленьком домике высоко над рекой, на сухом месте. Папаша там всегда бритый и мытый и трезвый, и зубов у него побольше, и живет он так, как следует. Когда она просыпается, ей кажется, будто она попала в страшный сон: все, чем она дорожит, растоптано, перепутано, испорчено, однако стоит сделать пару затяжных глотков этого самого снадобья, и она возвращается назад в ту жизнь, которая ей по душе. Мне-то каково: мама променяла меня на бутылку ценой в четвертак и на лживый сон.