У кромки моря узкий лепесток

Для Виктора, хорошо знавшего Ибарру и привыкшего к тому, что тот любые испытания встречал с улыбкой, а песни и шутки у него никогда не заканчивались, мрачное выражение лица Айтора было куда красноречивее слов. Баск вынул из рюкзака маленькую флягу, плеснул из нее немного алкоголя в кружку с водянистым кофе и протянул Виктору.

— Возьми, тебе понадобится, — сказал он.

Какое-то время он размышлял, как бы поделикатнее сообщить Виктору печальную новость о его брате, но в результате без всяких околичностей сообщил, что Гильем погиб 8 ноября.

— Как? — только и мог произнести Виктор.

— Бомба попала в траншею. Виктор, ты прости, но давай я опущу подробности.

— Скажи мне как, — повторил Виктор.

— Всех разорвало на куски. Не было времени, чтобы собрать тела. Похоронили останки.

— Значит, идентификацию не делали.

— Не было у нас возможности для точного опознания, Виктор, но Гильема видели в той траншее незадолго до взрыва.

— Но это не точно, так ведь?

— Боюсь, что точно, — ответил Айтор и достал из рюкзака обгоревший бумажник.

Виктор осторожно раскрыл бумажник, который, казалось, вот-вот развалится у него в руках, и вынул оттуда военный билет Гильема и чудом уцелевшую фотографию девушки, стоявшей у рояля. У Виктора подкосились ноги, он тихо опустился на походную кровать рядом с другом и несколько минут молчал. Айтор не решался обнять его, как ему того хотелось, он ждал не шевелясь и тоже не произносил ни слова.

— Это его невеста, Росер Бругера. Они собирались пожениться после войны, — наконец проговорил Виктор.

— Соболезную, Виктор, тебе придется ей сказать.

— Она беременна — шесть или семь месяцев, кажется. Я не могу… Пока сам не буду уверен, что Гильем погиб.

— О какой уверенности ты говоришь, Виктор? Никто не выбрался живым из этой ловушки.

— Возможно, его там не было.

— В этом случае ты не держал бы сейчас в руках его бумажник. Если бы Гильем остался в живых, мы бы об этом узнали. Прошло два месяца. Тебе не кажется, что бумажник — это убедительное доказательство?

В конце недели Виктор Далмау добрался до дома, к ожидавшей его матери. Она приготовила для сына черный рис, выменяв полчашки у контрабандистов в порту, там же она раздобыла несколько зубчиков чеснока и небольшого кальмара, — это стоило ей наручных часов мужа. Улов предназначался солдатам, а то немногое, что перепадало гражданскому населению, естественно, уходило в больницы и в детские дома, хотя все прекрасно знали, что на столе у политиков, в гостиницах и в богатых ресторанах недостатка в еде не наблюдалось. Увидев мать, маленькую, сухонькую и постаревшую от бесконечных забот и тревог, и беременную Росер, глаза которой сияли будущим материнством, Виктор так и не решился сказать о смерти Гильема, ведь обе женщины еще носили траур по Марселю Льюису. Позже он много раз собирался сделать это, но слова застревали в горле, и в конце концов он решил подождать до тех пор, пока не родится ребенок или кончится война. Новорожденное дитя, возможно, смягчит боль Карме от потери сына и боль Росер от потери любимого, думал он.

III

1939

Века проходят день за днем,

изгнанье тянется часами…

Пабло Неруда,«Вспаханная земля»,из книги «Всеобщая песнь»

В тот день в конце января, когда в Барселоне начался исход, который потом назовут Отступлением, на рассвете так сильно похолодало, что вода в трубах застыла, грузовики и животные примерзали к земле, а небо, затянутое черными тучами, погрузилось в глубокий траур. Это была одна из самых суровых зим на памяти жителей. Армия Франко спускалась в город по склону Тибидабо, и население Барселоны охватила паника. В последние часы перед Отступлением военнопленных — солдат армии националистов — сотнями вытаскивали из тюрем на улицу и тут же казнили. Солдаты Республики, среди которых было много раненых, потянулись к границе с Францией вместе тысячами гражданских; город покидали целыми семьями — старики, дети, матери с грудными младенцами, — и каждый нес все, что только мог унести; одни ехали на автобусах и на грузовиках, другие на велосипедах и телегах, запряженных лошадьми или мулами, но большинство шли пешком, таща на себе мешки с имуществом, — печальная процессия несчастных людей. Позади оставались запертые дома и любимые вещи. Те обереги, что беглецы брали с собой, какую-то часть пути еще сохранялись у своих хозяев, но потом терялись в водовороте Отступления, становясь частью прошлого.