У кромки моря узкий лепесток

Преподаватель Марсель Льюис Далмау очень быстро выделил Росер среди прочих учеников. Одержимый желанием передать им все, что знал о музыке и о жизни, он изливал на них собственные политические и философские идеи, оказывавшие на молодые сердца гораздо большее влияние, чем он предполагал. В этом смысле Сантьяго Гусман был прав. Исходя из своего опыта, Далмау не верил в тех учеников, которым музыка давалась слишком легко, поскольку, как он любил говорить, Моцарт ему еще ни разу не встретился. Чаще ему попадались такие случаи, как Росер, то есть студенты с хорошим слухом, которые могли освоить любой музыкальный инструмент, но они быстро начинали лениться, убежденные в том, что благодаря способностям они и так овладеют профессией, и относились к обучению и к дисциплине спустя рукава. Почти у всех дело кончалось тем, что они зарабатывали на жизнь в ансамблях самодеятельности, играли на праздниках, в гостиницах и ресторанах, превратившись в «свадебных лабухов», как он их называл. Но Росер Бругеру Льюис Далмау решил спасти от такой незавидной участи и взял ее под свое крыло. Узнав, что у девушки в Барселоне нет родных, он открыл для нее двери своего дома, а позднее, когда выяснилось, что она получила в наследство рояль, который ей некуда поставить, убрал из гостиной кое-что из мебели, и инструмент обрел там свое место; Далмау не возражал, чтобы девушка каждый день после занятий приходила к ним и играла бесконечные гаммы. Карме, его жена, определила для Росер комнату Гильема, ушедшего на фронт, чтобы та могла поспать хотя бы пару часов, прежде чем в три ночи идти в пекарню печь утренний хлеб, и вышло так, что, проспав столько времени на подушке младшего сына Далмау и вдыхая запах этого молодого мужчины, девушка влюбилась в него, и ни расстояние, ни время, ни война не могли ее в этом разуверить.

Росер влилась в семью так естественно, будто принадлежала к ней с рождения; для супругов Далмау она стала дочерью, которую те всегда хотели иметь. Дом у них был скромный, немного мрачноватый и довольно запущенный, поскольку давно не знал ремонта, но просторный. Когда оба сына ушли на фронт, Марсель Льюис предложил Росер поселиться у них. Так она сократит расходы, станет меньше работать, сможет играть на рояле в любое время, а в качестве платы будет помогать его жене по дому. Несмотря на то что Карме была моложе мужа, чувствовала она себя старше своих лет, поскольку страдала одышкой, он же сохранял бьющую через край жизненную энергию.

— У меня едва хватает сил, чтобы учить грамоте ополченцев, и, как только необходимость в этом отпадет, мне останется только умереть, — вздыхала Карме.

Еще в первый год своей медицинской карьеры сын Виктор обследовал ее легкие и сказал, что они похожи на цветную капусту.

— Чтоб тебя, Карме! Если ты и помрешь, так только от курения, — выговаривал ей муж, слыша, как она кашляет, но при этом никогда не показывал чеки за сигареты, которые потреблял сам, и уж тем более даже не представлял, что смерть придет к нему первому.

Так и вышло, что Росер Бругера, ставшая своей в семье Далмау, оказалась рядом с профессором, когда с ним случился инфаркт. Она перестала ходить на занятия, но продолжала работать в пекарне и по очереди с Карме ухаживала за больным. В свободное время она играла фортепианные концерты, наполняя дом музыкой, которая успокаивала умирающего.

Поскольку старший сын находился тут же, профессор не преминул дать ему последние наставления.

— Когда меня не станет, Виктор, ты будешь в ответе за мать и за Росер, потому что Гильем погибнет, сражаясь на фронте. Война проиграна, сын, — медленно произнес он, с трудом переводя дыхание.

— Не говори так, отец.

— Я понял это в марте, когда бомбили Барселону. Итальянские и немецкие самолеты. Здравый смысл на нашей стороне, но от поражения он нас не спасет. Мы совсем одни, Виктор.

— Все может измениться, если вмешаются Франция, Англия и Соединенные Штаты.

— Забудь про Соединенные Штаты, они не станут нам помогать. Я слышал, будто бы Элеонора Рузвельт пыталась убедить мужа вступить в войну, но президент считает, что общественное мнение в Штатах против этого.

— Там не все единодушны, отец. В Бригаде Линкольна прибыло много парней, готовых сражаться и умереть вместе с нами.

— Это идеалисты, Виктор. А таких на свете мало. Большинство бомб, сброшенных на нас в марте, были американские.

— Отец, фашизм Гитлера и Муссолини распространится по всей Европе, если мы не остановим его здесь, в Испании. Мы не можем проиграть войну; это будет означать потерю всего, что завоевано народом, станет возвратом в прошлое, в феодальную нищету, в которой мы жили веками.

— Никто не придет нам на помощь. Запомни, что я тебе говорю, сынок, даже Советский Союз и тот нас бросил. Сталину больше не интересна Испания. Когда Республика падет, репрессии будут ужасные. Франко устроит тотальную зачистку, страну ждет страшный террор, всеобщая ненависть, кровавое сведение счетов. Не останется места ни прощению, ни возможности договориться. Его армия станет творить неописуемые зверства…