У кромки моря узкий лепесток

Виктор и Росер с ребенком одними из первых поднялись по трапу. Это было старое судно водоизмещением около пяти тысяч тонн, перевозившее грузы из Африки, а в годы Первой мировой войны переправлявшее на Черный континент солдат. Изначально пароход строили для плавания на короткие расстояния с командой в двадцать моряков, но теперь приспособили для навигации длиной в месяц и с более чем двумя тысячами пассажиров на борту. В складских помещениях быстро оборудовали трехэтажные койки, а еще кухню, столовую и медпункт, где принимали три врача. На борту Виктору и Росер показали их каюты: мужские располагались на носу корабля, женские — на корме.

Несколько часов на борт «Виннипега» поднимались счастливые пассажиры; а на берегу все еще оставались сотни беженцев, которым не хватило мест на судне. В сумерках, в час прилива «Виннипег» поднял якоря. На палубе одни молча плакали, другие, приложив руку к груди, тихо напевали на каталонском песню эмигрантов:

Прекрасная Каталония, родина моего сердца,
Я покидаю тебя, но забвение есть смерть.

Они предчувствовали, что никогда не вернутся на свою землю. Пабло Неруда, стоя на набережной, долго махал платком вслед кораблю, пока тот не скрылся из виду. Для него этот день также оказался незабываемым, и через несколько лет он напишет об отправлении «Виннипега»: «Пусть критики вычеркнут все мои стихи, если им так хочется. Но эту поэму, которую я помню до сих пор, не вычеркнуть никому и никогда».

Трехъярусные кровати формой походили на продавленные больничные носилки; расстояние между ними было оставлено такое маленькое, что забираться на них приходилось ползком и потом лежать не шевелясь, но после ночевок на влажном лагерном песке даже они казались роскошным ложем. В туалет запускали группами по пятьдесят человек, по очереди, в столовую — в три смены, тоже по очереди; которая безоговорочно соблюдалась. Те, кому довелось пережить за последние годы нищету и голод, считали, что попали в рай: много месяцев они не ели горячей пищи, а на корабле она была простой, но вкусной; кроме того, если хотелось, любой мог съесть дополнительную порцию овощей; в лагерях заключенных мучили блохи и клопы, здесь же пассажиры могли мыться в тазу пресной водой с мылом; долгое время эти испанцы жили в состоянии полного отчаяния, а теперь они плыли к свободе. Был даже табак! А в маленьком баре продавали пиво и крепкие напитки тем, кто мог за них заплатить. Почти все пассажиры предлагали свою помощь в работах на борту, соглашались дежурить в машинном отделении, чистить картошку, драить палубу. В первое же утро Виктор поступил в распоряжение врачей медпункта. Они обрадовались ему, выдали белый халат и объяснили, что у нескольких человек на судне наблюдаются симптомы дизентерии, бронхита и есть пара случаев тифа, не замеченных службой здоровья при посадке. Женщины позаботились о детях. Они отгородили перилами пространство на палубе, где организовали детский сад и школу. С первого дня здесь появились ясли, где малыши играли, занимались рисованием, физкультурой и другими предметами полтора часа утром и полтора часа вечером. Как и многие на корабле, Росер страдала от морской болезни, но едва она оправилась, как сразу же принялась за обучение детей музыке с помощью ксилофона и барабанов, которые соорудили для нее из пустых ведер. В разгар первого занятия на урок пришел помощник капитана, французский коммунист, с доброй вестью о том, что для Росер и тех, кто умеет играть, Пабло Неруда распорядился взять на борт пианино и аккордеон. У пассажиров нашлась пара гитар и кларнет. С этого момента музыка на «Виннипеге» звучала часто: детская — для детей, концерты и танцевальные ритмы — для взрослых, не говоря уже о мощном хоре басков. Пятьдесят лет спустя в телевизионном интервью, в котором Виктор Далмау рассказывал о своей одиссее, он назвал «Виннипег» кораблем надежды.