У кромки океана

Том ощущал, как в нем растет какая-то невообразимая прозрачность, будто он превращается в световую вспышку. Стало тихо; вокруг мелькали синие, черные и белые тени, пролетали мерцающие пузыри. Синяя пузырьковая камера, а в ней белые кварки. Конец. Не надо напрягаться; соберись с мыслями… Том заставил свой мозг выдать картинки – лицо жены, их ребенок, такой легонький на отцовской ладони… Но вот изображения померкли и смешались; появился заросший лесом утес над океаном, окно, а за ним – голубое небо и белые облака, суетливо мельтешащие, словно пустые пузыри, белый пух над густой синью его жизни, каждого прожитого с Памелой дня… Организм взывал о кислороде, и этот плач клеток ощущался Томом как боль любви – обретенной и потерянной, потерянной безвозвратно. Ничего не спасти; ничего не сохранить. Ничего. Только тонущее тело, гибнущая оболочка, – и эйфория освобождения, да вокруг сплошь синий мир, и синь эта движется, окружая Тома. Белая вспышка – и он застыл, желая высказать мысль, которая созрела в нем, как плод во чреве матери, но которой уже никогда не суждено родиться.

11

Выпущен. Как же я обнимал того юриста! Он выглядел уставшим. Счастливчик, говорил он. Процедурный сбой.

Он повез меня в ресторан. Я не отрываясь глядел в окно. Все выглядело переменившимся, каким-то хрупким. Надо же, Америка – она, оказывается, может сломаться! Я раньше и не думал.

Мы пили кофе. Он спросил:

– Что вы будете делать?

У меня не было ни малейших соображений на этот счет.

– Не знаю, – ответил я. – Поеду в Нью-Йорк за женой, когда придет корабль. Затем – к дочери. Может, найду какую-нибудь работу. В общем, попытаюсь выжить.

На столике рядом лежала газета. Я взял ее, но читать не смог. Кризис за кризисом; мы на самом краю. Перегрев атмосферы – новая напасть.

И вдруг я разговорился. О жаре, о колючей проволоке, о ночах в общежитии, о больнице; о страхе, о мужестве загнанных в лагерь людей. Это нечестно, говорил я, и голос мой был напряжен, как струна. Так нельзя делать!

Я схватил газету и потрясал ею в воздухе. Так поступать нельзя! Ни с людьми, ни с природой.

– Понимаю вас, – говорил адвокат, прихлебывая кофе, и смотрел на меня. – Но люди напуганы. Их страшит то, что творится вокруг, и точно так же они боятся изменений, которые необходимы, чтобы остановить происходящее.

– Но мы должны что-то делать! – воскликнул я. Адвокат кивнул.

– Вы хотите помочь?

– В каком смысле?

– Помочь изменить положение вещей. Хотите вы этого?

– Конечно! Безусловно, хочу! Но как? Понимаете, я пытался, когда жил в Калифорнии; делал все возможное…

– Послушайте, мистер Барнард… – он умолк, подбирая слова. – Том! Для этого нужно нечто большее, нежели усилия одиночки. И старые организации тоже не помогут. Здесь, в Вашингтоне, мы создали новую структуру. Нечто вроде лоббирующей группы. В сущности, нам хочется учредить новую политическую партию, наподобие партии «зеленых» в Европе.