У крутого обрыва

«Долго не писал Вам, извините… Вы, наверно, знаете, что у нас строгий порядок. Писать на волю не столько, сколько захочешь, а сколько положено. Правда, я за перевыполнение плана получил право на одно дополнительное письмо в месяц, но все же… А я за это время наладил переписку с заводскими ребятами и, как у нас говорят, свой лимит исчерпал. И, правду сказать, позабыл о Вас, не сердитесь. Многое хотел бы Вам сказать, да стоит ли, Вы, наверно, сами все понимаете… Мне осталось отбыть один год и четыре месяца. Как-нибудь дотерплю, уже пошло на вторую половину. Чтобы время не терять даром, штудирую немецкий язык, ребята прислали учебник. Хочу поступать в институт, да не знаю, возьмут ли, имея в виду мое «темное прошлое». Но на всякий случай все же готовлюсь…»

Потом было еще два письма — скупых, торопливых, хотя обычно в колониях пишут обстоятельно, подробно, не жалея подробностей, — вечера длинные, спешить некуда, и хочется отвести душу…

И вот — телеграмма:

«Нахожусь дома работаю на том же заводе привет и спасибо Анатолий».

До конца срока ему оставалось одиннадцать месяцев. И по закону условно-досрочно он освободиться не мог…

Теперь я знаю достоверно, что Анатолий не просил о снисхождении, никого не пытался разжалобить и честно настроился ждать «последнего звонка». Но рабочие, о которых Анатолий когда-то писал мне, что они отнеслись к нему «вопиюще несправедливо», ходатайствовали о том, чтобы помиловали их товарища, осознавшего и искупившего свою вину, и, получив отказ, не успокоились, а написали снова и даже отрядили «ходоков» для доклада «в инстанциях». Их голос услышали — разумный, честный и добрый голос…

Вот и весь рассказ об Анатолии Б., рассказ с горьким началом и добрым концом. Впрочем, конца у него еще нет, потому что жизнь продолжается и, значит, продолжается процесс духовного роста оступившегося, но нашедшего в себе силы подняться молодого человека. Подняться, опираясь на руку товарищей — рабочих многотысячного заводского коллектива, проявивших не злопамятность, а выдержку, терпение, объективность и доброту.

Недавно я был на этом заводе. У проходной, пока мне выписывали пропуск, я прочитал объявление:

«В четверг состоится общее цеховое собрание. Повестка дня… 4. Выдача рекомендации Анатолию Б. для поступления в вуз».

1969

ТУМАННЫМ УТРОМ

Вокруг поселка, где расположилась геологоразведочная партия, — сплошь леса. Густые, заповедные — на многие километры. В лесах здешних много зверья. И даже — медведи.

Москвичи-геологи Солдатов и Бобров, бывалые охотники, издавна мечтали повстречаться с медведем. Прихватив с собой ружья еще из Москвы, они ждали случая побродить по лесу и, конечно, вернуться с трофеем, потому что на ловца, как известно, зверь бежит.

Он и прибежал — прямо в поселок…

Рано утром Солдатов пошел умываться на речку. Еще висел предрассветный туман. Но и сквозь дымку отчетливо был виден другой берег: узкая полоска песчаного пляжа, деревянный причал, о который терлось боками несколько лодок. И кусты с ныряющей в них извилистой тропкой: прямой путь от пляжа до виднеющихся вдали домиков соседней деревни.

В кустах послышался шорох, они заколебались, хрустнула ветка, потом еще одна и еще. Солдатов замер: неужели?! Ну да, конечно же так и есть: медведь! Вот и сам он показался — черная тень на зеленом фоне в клочьях белесого тумана…

Солдатов бросился домой за ружьем. Бежать было метров двести — двести пятьдесят. И столько же обратно. Полкилометра!.. Если спугнуть, медведь запросто успеет уйти. Лишь ворвавшись в комнату, Солдатов дал волю своим чувствам.

— Сашка, — заорал он, расталкивая спавшего друга, — скорее, там на речке — медведь!..

Схватив ружья, они оба — босые, в трусах — помчались на речку. Тумана поубавилось, противоположный берег был виден еще отчетливее, еще резче.

— Ну что? — прошептал Солдатов. — Медведь?

— Он!.. — радостно выдохнул Бобров, разглядывая черный силуэт в глубине колышущихся кустов.

Два выстрела раздались одновременно. Снова хрустнула ветка, послышался слабый стон, и все смолкло.