У лодки семь рулей

Глава восьмая Почему не пришли за ним братья Арренега

Когда петухи возвестили утро, он уже был на улице и курил сигарету, прислонившись к дверям таверны. Пристально глядя на дорогу, прорезавшую вдалеке Лезирию, он все еще рассчитывал на встречу с братьями Арренега. Все идут по этой дороге, он не может их не увидеть. «А вдруг они прошли ночью?»

Неудача со смуглянкой повергла его в уныние. Другие увлечения — правда, он был тогда совсем зеленый — оставили, конечно, свой след в памяти, но это… Это было нечто иное, реальное, ощутимое…

Ночи были мучительными и тягостными.

Он вздрагивал, слыша возню за стеной, каждый шорох — вот Мариана, ложась спать, снимает юбку, вот старик целует ее, вот она наливает воду в цинковый таз, моется до пояса. «Какая она, женская грудь? Такая же упругая, как и Марианины руки?» Мысли терзали его.

Добрый Мул, привязавшийся к нему из-за кроткого нрава (гордиться его игрой он стал позже), усмотрел в его покорности признак того, что он нуждается в ласке, и теперь диву дался столь разительной перемене, — во взгляде сквозила нескрываемая вражда, речь сделалась дерзкой, развязной, жесты — резкими, будто слова вцеплялись в него и требовалось силой оторвать их. Старик угадал причину и ни о чем не спрашивал. «Не так ли и Мариана изводилась? Может, что-то промеж них стряслось?»

Сидро знал, что урожай уже убран, однако не терял надежды: вдруг артель осталась на прополку риса. Все зерновые скосили, начинались работы на токах. Лезирия была выжжена солнцем дотла. Однажды утром он ковал лошадь под наблюдением Доброго Мула и вдруг заметил группу женщин у водоема. Сбросив котомки на землю, они пили воду. Он вгляделся получше, и ему почудилось, — да, почудилось, и он поверил, — что одна из них, в желтом платке и голубой блузке, и есть его смуглянка. Он выпустил ногу лошади и помахал женщине, та ответила. И прежде чем хозяин коняги и старик успели вымолвить слово, он уже мчался к водоему быстрее лани.

— Добрый день! — выпалил он, задыхаясь от бега.

Женщина была загорелая и фигурой чем-то походила на смуглянку, но его дружескую улыбку почему-то приняла сдержанно.

— Вы из Терра-Велья, правда?

— Нет, из Аркауса, — ответила она. — Тебе чего-нибудь надо?

Надо ли ему чего-нибудь… Знаешь, детка, есть вопросы, которых не задают. Конечно, надо, не полоумный же он. Ему так хотелось увидеть девушку, ту, что сидела на скирде соломы, и напомнить ей тот вечер и обещание прийти на дорогу. «Ведь я приходил, честное мое слово. Кто виноват, так это подлец староста, он нам помешал сговориться. Или ты забыла, что обещала?»

— Вы, часом, не знаете, артель в Терра-Велья… еще там?

— Уж месяца полтора как ушла, — сострила ехидная старушенция, подошедшая разнюхать, чем тут пахнет.

— И на уборку риса они не остались?

— Нет. Домой решили податься…

Он отвернулся, пристыженный тем, что они заметили его смущение.

— Если тебе чего передать надо, так мы аккурат из тех самых мест.

Он заколебался, стоит ли продолжать. «Что я им скажу?»

— Была там одна девушка… — Будь проклято это заикание! — Да… девушка, ладная такая…

Женщины переглянулись.

— Как ее звали? — справилась та, что побойчей.

— Как звали, не знаю. Понятия не имею. Она такая… такая смуглая.

Женщины так и прыснули со смеху.

— Все мы смуглые, мил человек. Рыло-то одной пудрой пудрим.

Ему сделалось мучительно стыдно, захотелось оборвать их какой-нибудь грубостью. Однако под их дружный хохот, уязвивший его в самое сердце, он повернул назад. И снова подумал, что долго здесь не задержится.

— Когда братья Арренега придут за мной на танцульку, последний дурак я буду, коли вернусь к Доброму Мулу. Дурак, да еще и тронутый вдобавок.

Побурели ивы и тростники с приходом старухи осени, закончили уборку риса артели, и желание Рыжика убежать притупилось, тем более что его товарищи так и не появились на хуторе. Осень как-то размягчила его или, может быть, не осень, а горькая печаль старика, который все чуял по запаху и, уж конечно, догадался, что было на уме у Сидро. Но что поделаешь — Арренега как сквозь землю провалились, как в воду канули. Алсидес не знал их матери и потому не понимал, что бедняжка все глаза проплакала из-за этих сумасбродов, которые вечно рыскают по Лезирии в поисках приключений и в один прекрасный день кончат, как их отец, — его пырнули ножом и бросили в степи на растерзание диким зверям. Кроткая, безответная, что она могла сделать?! Потому как не существовало на свете ни таких просьб, ни такой брани, чтобы удержать их в Саморе, а угрызения совести их не мучили.

«Они будто птицы по весне», — говорила она.

Ни одна из местных девчонок, стыдливых скромниц, уже не останавливалась побалакать с ними. Братья не были ни красавцами, ни работягами, хоть и толклись на площади в поисках работы. Одно у них было достоинство — умели заливать, да так, что поневоле заслушаешься, и девушки спешили выставить их за дверь, если только не уступали тут же, на берегу Соррайи. И вот теперь они переключились на батрачек из артелей и подолгу отсутствовали в родных краях.