У Лукоморья

Целью моего направления в Псковскую губернию было сколь возможно тайное и обстоятельное исследование поведения известного стихотворца Пушкина, подозреваемого в поступках, клонящихся к вольности крестьян.

Из донесения тайного полицейского агента А. К. Бошняка начальнику главного штаба личной его императорского величества канцелярии. Июль 1826 г.

19 ноября 1925 года умер Александр I. Грянули декабрьские события. Пошли аресты, и аресты людей близких, единомышленников... Казни.

Пушкин испытывал глубокие страдания не только от потери друзей, его, естественно, беспокоила и собственная участь. Пушкин сам ждет допросов, ареста. Сжигает свои дневники. В крайнем возбуждении громко разговаривает в одиночестве сам с собой, представляет себе мысленно ход его допроса аудитором. Тяжелое настроение усугубляется еще и тем, что «преступниками» оказались и его псковские знакомые, ушедшие потом в далекую ссылку: Михаил Назимов, Иосиф Поджио, Нил Кожевников, сошедший с ума и заключенный в суздальский монастырь «бывший» князь Федор Шаховской. В Опочецком уезде жила графиня Коновницына, мать «преступника», «бывшего» графа Коновницына, она же теща сосланного на каторгу М. М. Нарышкина.

Начались крестьянские бунты. Запылали помещичьи имения. По ночам из окна своего дома Пушкин наблюдал грозное зарево на горизонте.

Под влиянием всех этих событий в глухой псковской провинции поползли толки, догадки, слухи, один другого тревожнее и нелепее. Распространение их, само собой разумеется, строго преследовалось.

Но находились неосторожные, у которых, в особенности под хмелем, язык излишне развязывался, и за это им приходилось жестоко расплачиваться. Рождалось грозное «государственно-уголовное» дело.

Одно из таких, заведомо дутых, «политических» дел, вряд ли оставшееся неизвестным Пушкину, возникло в его соседстве, во Пскове. Печальным героем его оказался человек, с которым Пушкина связала судьба, В. И. Всеволодов — «искусный коновал», как в шутку называл его Пушкин.

Как раз в это смутное время, в апреле 1826 года, перед самыми пасхальными праздниками, инспектор Псковской врачебной управы Всеволодов вернулся к себе в город из очень неприятной командировки в Порховский уезд, где он оперировал раненых во время бунта помещичьих крестьян.

19 апреля, на пасхе, он в 11 часов ночи производил свой очередной обход в управляемой им местной городской больнице. В ней лечились, между прочим, и больные военного ведомства, а к ним прикомандировывались для ближайшего обслуживания особые гарнизонные фельдшера, которые таким образом имели два начальства — военное и гражданское, последнее в лице Всеволодова.

Один из военных фельдшеров, находившихся под двойным начальством, Константин Иванов, пришел в больницу во время «вечерней визитации» Всеволодова, чтобы поздравить его с праздником и с ним похристосоваться. Как полагается в великий праздник, фельдшер был зело пьян. Всеволодов отказался с ним целоваться. «Ты не стоишь того по дурному поведению»,— сказал он ему. Хмельной Иванов стал ругаться и грозить Всеволодову каким-то доносом. Тогда Всеволодов велел присутствовавшим унтер-офицеру и другому фельдшеру связать Иванова. Тот вынул нож и пригрозил их зарезать. Вызванные караульные одолели буяна, связали его и потащили в арестантскую.

— Никого и ничего я не боюсь,— вопил, как исступленный, пьяный фельдшер, вырываясь от них,— потому Кольке недолго царем быть. Пятнадцатого мая будет новый царь в России, всамделишный, император Константин Павлович, а он в обиду не даст...

Несколько человек, караульные, фельдшер, унтер-офицер, кое-кто из больных, слышали эти страшные слова. Всеволодов в своем рапорте не решился замолчать то, о чем в буйном хмелю кричал Иванов.

В тот же день была образована следственная по этому делу комиссия. Двенадцать свидетелей подтвердили рапорт Всеволодова.

Однако двое из них, фельдшер и унтер-офицер, как раз те, которых Иванов грозил зарезать, дополнили рапорт врачебного начальства одной подробностью, весьма характерной, с одной стороны, для того времени вообще, и в частности для Всеволодова, а с другой стороны, ярко характеризующей и товарищей Иванова. «Когда пьяный Константин Иванов уселся во дворе на дрожки Всеволодова,— сообщили они,— то его высокоблагородие треснули Иванова по уху за то, что тот смел сидеть в их присутствии».

Обвиняемый при допросе сначала заявил обычное «был пьян и ничего не помню», но потом принужден был разговориться.

— Не говорил я господину Всеволодову,— показывал он,— что ничего не боюсь, а сказывал только, что не боюсь их, Всеволодова.

При дальнейшем допросе Иванов обвинял Всеволодова в различных злоупотреблениях по службе и что «бьет он, Всеволодов, Иванова нещадно за малейшую провинность».