У меня к вам несколько вопросов

Мы засиделись за разговором допоздна, мой телефон лежал на стойке, и мои дети слали мне эмодзи со зверушками и свои носопырки крупным планом, а я им — сердечки и спрашивала, помнят ли они про ингаляторы. Той зимой Лео было семь, а Сильви — пять. Лео балдел от акул, «Звездных войн», лего и выпечки, а Сильви переживала лошадиную фазу, то есть все время прикидывалась лошадкой.

Потом наконец-наконец-наконец-то написал Яхав насчет среды: «Надо прикинуть. Я дам тебе знать. Поверь, я очень хочу!»

Когда Фрэн ушла, я спросила Оливера:

— Вы смотрите новости? Было сегодня что-то этакое?

Мне не терпелось проверить «Твиттер», но было бы лучше, если бы Оливер просто сказал мне, что случилось. Мне было важно выспаться. Однако Оливер потянулся за пультом и включил большой телек в зоне отдыха.

И я, конечно, тут же поняла, почему Джером отваживал меня от интернета: Андерсон Купер выяснил новые подробности об одной истории, особенно угнетавшей меня.

Неважно, о какой.

Скажем, о той, в которой молодая актриса опрометчиво согласилась на вечеринку у бассейна.

Или нет — скажем, о той, в которой команда регби прикрыла смерть девушки, а школа прикрыла команду регби.

Вообще-то, это была история о девушке, которую несколько лет окучивал терапевт. О девушке, которой будущий сенатор — тогда подававший надежды подросток — совал член в лицо. Она тоже подавала надежды. О женщине, которую миллиардер затолкал в телефонную будку, но ей никто не верил. О второкурснице старшей школы, которую изнасиловал четверокурсник, но его оправдали, потому что она побрила лобок и это каким-то образом приравнивалось к согласию.

Оливер спросил, не хочу ли я есть, и я пожала плечами.

Это была история о женщине, ударившей насильника ножницами и севшей за это в тюрьму. Об одной звезде с секретной кнопкой, запиравшей двери.

Оливер позвонил в «Фоксиз» и заказал нам белую пиццу с шалфеем и еще одну, с грибами и луком, с добавкой хлопьев красного перца. Я решила, что мне можно съесть по дольке каждой пиццы.

Это была история о том, как один домогатель получил место в Верховном суде. О том, как один насильник получил место в Верховном суде. О том, как одна женщина, дрожа, весь день давала показания в прямом эфире, и ничего не случилось.

Андерсон перешел к другим темам, но Оливер спросил, не возражаю ли я, если он переключит на MSNBC. Я не возражала.

Я сказала:

— Не верится, что в кампусе наконец провели кабель. У нас когда-то было три канала.

Чтобы смотреть «Беверли-Хиллз, 90210», нам приходилось просить маму Дани Майкалек каждую среду записывать серии на ВХС и высылать нам почтой.

На MSNBC рассказывали о той же истории. Той, где судья сказал, что пловец такой многообещающий. Той, где насильник напомнил судье его самого в молодости, когда он стал насильником. Той, где ее тело так и не нашли.

Той, где ее тело нашли в снегу. Той, где он оставил ее мертвое тело под брезентом. Той, где всю оставшуюся жизнь она была ходячим скелетом, так и не сумев восстановиться.

Вы знаете, о ком я.

В дверь позвонил доставщик пиццы. Оливер нашел нам тарелки. И сказал:

— Так кто смотрит за вашими детьми, пока вы здесь?

12

Мне понадобилась вечность, чтобы заснуть, а проснулась я ни свет ни заря, отчаянно пытаясь решить для себя, правда ли вы были ушлым. Эта мысль не давала мне покоя, и мне нужно было взвесить ее, словно странную жемчужину, оказавшуюся у меня в руке.

Были школьницы, считавшие вас очаровашкой, во всяком случае они могли назвать вас, отвечая на вопрос, кто из учителей сводит их с ума. Девочки (и наверняка кое-кто из мальчиков) обожали, как у вас краснели щеки, когда вы вставали на коллоквиуме, чтобы сделать объявление. Красные щеки и темные волосы — неотразимое сочетание.

И у вас, конечно, был свой культ — ребята и девчата, не только заглядывавшие к вам в класс, но и записывавшиеся петь с вами колядки на городской лужайке или смотреть дурацкие комедии, которые вы снимали. Периодически они оставляли вам место за своим обеденным столом, уговаривали поесть с ними. Они были из хора и оркестра, те, которые брали частные уроки, дивы музыкального театра, вроде Бет, Сакины и Талии, считавшие, что могут всего добиться лестью. Я никогда не пела колядки, не была одной из тех, кто удивлял вас со сцены в ваш день рождения немецкой застольной песней, но я не стеснялась заглянуть к вам, поболтать о текущих делах, словно мы с вами коллеги. Я чувствовала, что вы мой учитель, в отличие, к примеру, от мистера Дара, для которого история, похоже, была на втором месте после хоккея. Мистер Дар был душой с хоккеистами, но вы-то, вы были со мной, и Фрэн, и Карлоттой, вы были душой с музыкантами, повернутыми ораторами и итальянским клубом, с этими школьными уголками не для всех.