У меня к вам несколько вопросов

Шейла Эванс была чопорной — маленькой и собранной, как вьюрок. После ареста Омара я узнала, что его мать работала секретарем кафедры в Дартмуте, а отец умер молодым. Я поразилась ее старомодности, аккуратно уложенным волосам и четкой дикции. Позади нее на пианино выстроились семейные фотографии в рамках. Дайан Сойер наклонилась к ней, на лице выразительная смесь сострадания и скептицизма.

— Когда я потеряла мужа, — сказала Шейла, — это было как остаться без держателя для книг. Мы все покосились. Но остаться без Омара — это как лишиться полки. Его выдернули из-под нас.

Дайан кивнула, излучая сочувствие. Мне больше нравился Лестер Холт с его откровенным морганием. С ним не возникало ощущения, что он притворяется.

Камера наехала на одну из фотографий: Омар подросток, улыбающийся так, словно только что услышал шутку. Я отметила сходство с парнем, которого знала, только волос у него было побольше. Когда я впервые попала в Грэнби, Омар ходил бритым — и поскольку кожа у него была довольно светлой, а я думала, что люди с арабскими именами должны быть с Ближнего Востока, только под конец второго курса, когда Омар отрастил волосы, до меня дошло, что он афроамериканец. Я спрашивала некоторых знакомых по команде, знали ли они об этом, и они смотрели на меня как на идиотку. Энджи Паркер, чернокожая, до конца курса подкалывала меня, тыча пальцем в светловолосых людей со словами: «Шо скажешь, Боди? Азиат? С Ямайки?»

Теперь же закадровый голос Дайан Сойер сообщал нам, что Омар получил степень бакалавра по спортивной подготовке в UNH [24], где он был звездой легкой атлетики, и, пока он был в Грэнби, он снова записался туда на вечернее, чтобы получить степень магистра. Ничто из этого не попало в «Выходные данные». Омар жил в квартире в Конкорде над частной аптекой — в часе езды от Грэнби на его стареньком ржавом «понтиаке». От Грэнби до UNH был еще час езды — и не в сторону дома.

Шейла сказала:

— Его младший брат так надолго остался без внимания. Когда умер отец, Малкольму было всего шесть, но Омару — пятнадцать, и я сказала себе, окей, мой муж вырастил одного мужчину, теперь Омар сможет вырастить брата. Но в тот год, когда Малкольму было шестнадцать, у него забрали и брата. Я стараюсь ничего не упустить, но я занята борьбой за Омара. У нас суд и апелляция. У меня от стресса высыпал лишай, и это отнимало мои силы. Вся моя группа поддержки — сестра, мама — мы заняты этим. А Малкольм — живи как знаешь? У нас ведь тесное сообщество. Можете себе представить, как к нему стали относиться после этого, даже его учителя. Он сейчас нащупывает свой путь, но только благодаря силе характера.

Мне словно двинули под дых — то, как она высказала что-то такое, на что я оказалась неспособна. Смерть моего отца выбила нас из колеи, но, когда умер Ас, в нашей с мамой жизни вырвали что-то из самого центра, последний колышек, удерживавший все на месте. Не скажу, что одна потеря была хуже другой, но вторая нас доконала.

Я уже закончила чистить зубы и отметила, что по второму разу продергиваю зубную нить.

Шейла сказала:

— Омара стали повсюду выставлять в дурном свете. Одного этого обвинения им было недостаточно, надо еще присовокупить, что он продавал наркотики, что он был склонен к насилию, что он спал со школьницами. В общем, картина маслом. О нем так говорят, словно он взялся из ниоткуда, словно у него нет семьи.

Сторона обвинения и газеты действительно изображали его этаким наркодилером, подразумевая, будто он продавал наркотики школьникам, что стало новостью для меня. По правде говоря, он много рассуждал о травке, например о различиях между марихуаной и гашишем, и говорил атлетам, которым прописывали после травмы болеутоляющие, что им бы надо выбросить всю эту химию, потому что травка здоровее. Это вполне сочеталось с его упором на медитацию, дыхательные упражнения. Он добился от футболистов, чтобы они выполняли виньясу. Его рассуждения о травке казались чем-то в порядке вещей. И даже если это было чем-то большим, каждый второй школьник в кампусе и так имел у себя заначку какой-нибудь дури или орегано, которое им впарили под видом дури. Все, насколько я была в курсе, покупали у Ронана Мёрфи, того скользкого парнишки из Бронксвилла, и он продавал далеко не только травку.

После ареста Омара я, разумеется, поверила, что он продавал школьникам, хотя бы уже потому, что так говорили все. С тех пор я не раз задавалась вопросом, зачем ему было рисковать карьерой из-за травки, но, если уж на то пошло, зачем ему было рисковать карьерой из-за школьницы?

— Я не могу не думать, что моя мама прожила бы дольше, — сказала Шейла Эванс, — если бы не этот стресс. У нее был тромбоз глубоких вен, и тревога не шла ей на пользу. Омар был ее первым внуком. Она бесилась, если я купала его без нее, очень уж ей это нравилось. — Она сглотнула, и на подбородке у нее обозначилась ямка; она так сильно сдерживалась, что я поражалась, как ей удавалось не взорваться и не скукожиться в скорбный комочек. — Моя мама покинула нас в две тысячи восьмом, — сказала она.