У меня в ушах бананы

Однажды он спросил:

– А скажите, пожалуйста, вам как было лучше Гамлета играть – с партнерами или без?

– Как вам сказать… Я ведь с партнерами играл давно и недолго, год с небольшим… Но если подумать, то, пожалуй, одному было лучше.

– Конечно, лучше! – обрадовался он. – Никто не мешает!.. Гамлета, как я теперь понимаю, я играл неважно, молод еще был, опыта не хватало…

– Но ведь вам было лет сорок, Бруно Артурович?

– Сорок два… А вам?

– Начал в двадцать семь…

– Нет, актерский опыт у меня был, а вот человеческого не хватало…

– А с Козинцевым вы ладили?

– Вроде ладил… Но ведь он привык по кусочку, а нам нужно целиком…

Это был разговор посвященных, и Р. признался:

– Мне кажется, Гамлета надо играть много лет… Тогда в него входит твоя жизнь, успеваешь подтянуться к нему… После Гамлета все остальное – мелочовка, мне кажется… Хотя, конечно, есть Лир… Пушкинские роли…

– Да, – сказал Бруно, но было неясно, согласен он с артистом Р. или нет. – И потом – зритель… Ведь это очень тонкая штука… Вот Игорь Горбачев говорит: «Дуй на зрителя, и все!..» Это его метод… Так и дует всю жизнь. А я так не могу. Если начнешь конкретно разговаривать со зрителем, он оглядывается на заднего соседа, с кем я заговорил: с ним или с тем, который сзади?.. Вот и Тургенева я играю теперь совсем по-другому. Я говорю в сторону зрителя, но не с ним буквально, а с воображаемой Савиной… Зритель должен почувствовать ее образ в моем воображении. И его воображение должно работать, иначе он отвалится. «А-а-а! – мол, – ничего там нет, все они представляют…» Зритель – тонкая штука… Вы не видели «Макбета»?

– Нет еще, – сказал Р. Речь шла о недавней премьере БДТ, где леди Макбет сыграла Алиса. – Говорят, что хорошо.

– По-разному говорят, – задумчиво сказал Бруно.

– А вам как?

– Ну что же, это неплохо… И для себя он кое-что сделал, этот Макбет… Хотя, конечно, по мне он должен быть другой, понимаете?.. То есть не то чтобы должен, а хотелось бы…

В другой раз он сказал: – Простимся на время. Я сейчас пойду наверх, там, на следующем этаже, лежит наша няня. Ей девяносто лет… Как я теперь буду без нее?.. Жена умерла довольно давно, и няня все делала по дому: закупала, готовила… Мы с ней по старой военной привычке запасались продуктами. Сахару – так мешок!.. И картошки мешок!.. И прочего, и прочего…

– Няня… Я даже не знаю, няня это или кто, – сказала Ирина. – Мама умерла, когда мне было восемнадцать, и вот взяли в дом ее. Мария Ивановна Икконен, ингерманландка… Советская паспортистка отломала от фамилии одно «к». Она родилась в Ленинградской области, после войны была выслана в Финляндию, на родину, она и сестра. И обе после войны вернулись. Что их так страстно тянуло назад?.. Семьи не было ни у одной, ни у другой… Может быть, то, что до войны у них была корова?.. Ее сестра вернулась и нашу няню вызвала к себе. После колхоза Мария Ивановна получала триста двенадцать рублей пенсии… Сколько же лет она жила у нас?.. Тридцать четыре… У ней были больные почки, и я тогда бегала в больницу к папе и к ней… Она была верующей, была прихожанкой финской церкви на Большой Конюшенной…