Окна и люди в окнах сказали друг другу кавказское «короче говоря…», что означало вовсе не конец, а некое промежуточное состояние, которое с некоторой натяжкой можно было бы определить как телесериальное «продолжение следует», и только один Гюль-Бала, обменявший русский патрон и японские часы на армянскую собаку, не мог уснуть до самого утра, пока не связал пробившийся сквозь занавеси свет со всем тем, что было у него в этом дворе в прошлом, и только после этого приблизился он к рокоту моря, к тому полупригородному, полудеревенскому уединенному бытию, которое немедленно склонило его ко сну.
А Джуля, побродив немного из угла в угол, улеглась неподалеку от Марзии и Гюль-Балы, сквозь дрему следя, чтобы запах нового хозяина никуда не улетучился.