У нас будет ребёнок!

Тетка говорила что-то и дальше, кажется, что Даша плохо тужилась, ей делали какие-то ускоряющие уколы, немного поднялась температура и ее перевели в инфекционное отделение, но Погодин едва слышал, хотя и старался. После он смутно помнил, что тетка сказала и что он сам ответил ей, помнил лишь, что в трубке раздались гудки и он, не осмыслив даже, что на этот раз победил в соревновании, кто даст отбой последним, стоял и слушал их.

Все было позади, но острая радость, которую он ожидал от этого известия, почему-то пока не приходила. «Наверное, счастье – это предвкушение чего-то. Когда момент наступает, счастья уже нет, но есть удовлетворение…» – размышлял он.

Наутро Погодин позвонил в роддом и выяснил, что может уже принести передачу и послать записку.

– А увидеть? – спросил он.

– Она в инфекционном.

– И что?

– Туда не пускают. И вообще у вас хотя бы флюорография есть? – ответили ему в регистратуре.

– Нет.

– Ну тогда чего же вы хотите? Да оставьте вы свою жену в покое! Пусть отдохнет, отоспится!

Выругав про себя больничные правила, отнявшие у него на несколько дней жену и сына, Погодин долго печатал на компьютере письмо, стараясь, чтобы оно было бодрым.

После университетской лекции он торопливо, то и дело срываясь на бег, подходил к роддому. Он оказался в просторном холле в минуту, когда женщина, сидевшая в регистратуре, говорила кому-то в трубку: «Девочка, два пятьсот… Да, все нормально!»

Кандидат передал желтый пакет и вложенное в него письмо вышедшей из отделения полной медсестре в белом халате. Во всем облике этой пожилой, неспешной женщины было что-то надежное и спокойное; так в представлении Погодина и должны были выглядеть медсестры в роддомах, няньки и поварихи. Когда медсестра собралась уже уходить, он попросил ее передать жене ручку и бумагу, чтобы она смогла написать ответ.

Медсестра обернулась. На круглых щеках у глаз обозначились морщинки.

– Записку? – сказала она озадаченно. – Зачем?

– Ну как же? Должен же я знать, что ей нужно! – возмутился Погодин.

– Да прямо у нее спроси! – посоветовала медсестра.

– К ней не пускают.

– А-а, так тебе не сказали! Обойди здание налево и еще раз налево, и там будет их окно. Сто вторая палата.

– А этаж какой?

– Первый. Я же ясно говорю: сто вторая, – пожилая женщина покачала головой и укоризненно удалилась, удрученная его непонятливостью.

Погодин, удивленный, что такой простой способ не пришел в голову ему самому, бросился на улицу и по газону обежал корпус. Он мчался и смеялся над роддомовскими порядками, где с виду все как будто нельзя, а на самом деле все можно. Теперь уже и роддом не казался ему таким мрачным и уродливым, как с самого начала. Погодин заметил, что во многих местах коричневатые кирпичи исцарапаны где острым камнем, где маркером, а где и просто ручкой. Надписей было многие сотни, и они теснили, покрывали и вытесняли друг друга – «Антон 12.01.1990», «Машка Кузина. 25.07.1998», «Сын Петька! 08 окт 1993». Выше других, едва ли не на уровне третьего этажа, куда и дотянуться-то было невозможно, черной краской было крупно и коряво выведено: «КИРЮХА 3-11-89».

«Десять лет почти прошло, а никто выше не залез!» – усмехнулся Погодин, невольно озирая газон и стену и прикидывая, на что мог взгромоздиться неугомонный Кирюхин родитель.

Завернув за угол и пройдя по вытоптанному газону, он сразу нашел нужное окно. Заботливая рука коллективного, из многих людей сложившегося родителя и здесь постаралась и под каждой рамой где краской, а где и гвоздем вывела номер палаты.

Наступив ногой на выступавший под окном декоративный бортик, а руками ухватившись за крашеную решетку, Погодин подтянулся и заглянул в стекло выше, чем оно было закрашено. На ближайшей к окну кровати он увидел жену. Она была в вылинявшей от множества дезинфекций больничной рубашке, открывавшей острые ключицы и еще больше подчеркивающей ее худобу. Вьющиеся длинные волосы жены, предмет ее гордости, были туго стянуты светлой косынкой. Жена смотрела куда-то в сторону и Погодина не замечала.

Кандидат хотел уже постучать в стекло, как вдруг дверь палаты открылась и появилась женщина в зеленом халате с какими-то свертками. Думая, что не будет же она его сгонять, Погодин снова хотел перевести взгляд на жену, как вдруг понял, что свертки – это новорожденные дети. Внесшая их сестра подошла вначале к женщине, лежавшей у двери, а потом к его жене и протянула ей второй сверток.

Жена неуклюже и очень осторожно взяла его и поднесла к груди, держа так, будто это было что-то стеклянное и очень хрупкое. Погодин понял, что этот сверток и есть его сын, и все в нем замерло от любопытства и нетерпения. С того места, где он стоял, он мог рассмотреть лишь большое красное ухо и часть щеки. Подождав, пока медсестра уйдет, он постучал согнутым пальцем в стекло. Жена подняла голову и, заметив его в стекле, посмотрела укоризненно и погрозила пальцем.