У незримой границы

Из огромной комнаты, в которой жили родители Айгара, мы отправились к Илгонису. И попали в квартиру, напоминавшую салон современной мебели. На полках роскошной импортной секции здесь не стояло ни одной книги - все было заполнено дорогими сервизами. Хозяйка показалась нам встревоженной: ее явно беспокоила наша обувь, может статься, недостаточно чистая, а на полу лежал громадный ковер. Однако постепенно она успокоилась (ковер мы обошли стороной) и знаком отослала сына в другую комнату.

Сын крал деньги? Грязная клевета! Чего-чего, а уж денег у него всегда хватает. Она будет жаловаться прокурору на оговор! Они ни в чем, абсолютно ни в чем не нуждаются. И сами зарабатывают, и родственники не забывают…

Лишь после того, как мы дали ей прочитать объяснение сына, у матери пропала охота грозить нам прокурором, руки задрожали, и она недоуменно пробормотала:

- Зачем?..

А я думал: было бы в этой квартире побольше человеческого тепла, стояла бы на полке хоть одна прочитанная книга, одна-единственная - во мне нашлось бы больше сочувствия к этой недоумевающей матери. И я невольно вспомнил одну из миниатюр нашего поэта Иманта Зиедониса, в которой он призывает ребенка не быть духовно глухим и незрячим. Пожалуй, эти слова надо бы заучить наизусть многим матерям и отцам. Тогда они поняли бы, почему стали для своих детей чужими. Не знаю, что сказала бы мать Илгониса, если бы я достал из сумки не Уголовный кодекс, а томик «Эпифаний» и прочитал:

«Не жуй, сынок, когда песню поют! Сынок, никогда не жуй, когда песню поют, сыночек! Там, в песне, маленькая душа просит, может быть, она голодна сейчас. Не жуй, сынок, когда поют.

Не пей, сынок, когда песню поют. В ней иволга поет, не евшая поет, не пившая. Просит дождя, росу выпрашивает с листьев.

Сынок, мы народ едоков, но положи ложку на блюдце, когда песню поют, сыночек мой.

Не гляди, сынок, как тот дядя жует, не учись у него. Он все свои песни сжевал, он песню не отличит от салата.

Одна дверь для ложки и для песни. Замрет ли ложка около рта, когда начнут песню петь?

Сынок, отведи ложку в сторонку, пропусти сперва песню, сыночек мой…»

Что сказала бы эта мать и другие, ей подобные? Может быть, вслух ничего, только подумала: наверняка спятил! Может быть, написала бы все-таки жалобу прокурору. А может, заподозрила бы, пусть и нехотя, что есть на свете нечто, более нужное душе ребенка, чем карманные деньги? Что есть великое множество вещей, о которых мы, старшие, должны вовремя рассказать растущим детям. О войне, например. Поколение, начинающее самостоятельную жизнь сейчас, узнает об ужасах войны только из кинофильмов и книг. Но всегда ли молодежь помнит, что за наше настоящее заплачено миллионами человеческих жизней? В разговорах с юношами о правовых и нравственных проблемах я всегда останавливаюсь и на этой стороне вопроса: мы не смеем забывать погибших, боровшихся за будущее, за нас, за наше сегодня.

Как призрак белый, грустный и немой,
Береза мне качает головой.
Кто здесь упал так много лет назад,
Из рук не выпуская автомат?
Мне кажется, что он очнулся вновь,
Береза эта - плоть его и кровь,
И вспоминает он последний бой
С немою болью,
горечью немой…

Можно ли забывать, если война так или иначе, прямо или косвенно, коснулась каждого из нас - и тех, кто жил в те дни, и даже тех, кого еще и на свете не было? Каждого.

Рассказывала мама мне подробно,
Какой ты сильный, ласковый и добрый,
И я бросался к каждому прохожему
В шинели серой - на тебя похожему…
Заволокло и закрутило мглою
И ту дорогу, где тебя встречал я.
И ту березу, с кем делил печаль я,
Но все равно -
я встречи жду с тобою.
И вновь твои шаги как будто слышу я,
И выбегаю снова на дорогу -
Позволь твою винтовку неостывшую.
Твою шинель промокшую
потрогать!

Но, конечно, это не единственная наша забота, когда речь идет о воспитании молодых, о помощи им в нахождении своего места в жизни.