У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г.

А мы с вами, непростительно юные, зачитывались и прекрасно изданными книжками наших классиков, и затрепанными от непрерывного употребления самиздатовскими копиями произведений тех, кто спустя годы хождения по мукам встанет в шеренгу лучших. Но это будет потом, а пока Советский Союз, сам того не ведая, выковывал новую породу людей. Те люди не продавались, не закладывали, не попадались на крючок заманчивых предложений и обещаний всяческих благ. Тщательно взращивала Советская держава в своих недрах «пятую колонну» несгибаемых.

Пройдут годы, уйдут в небытие трехлетки, пятилетки, и именно те люди скажут ему, Советскому Союзу: «НЕТ!»

Но право выбора у нас все-таки было: никто пистолет у виска не держал и смертью не запугивал. Я говорю об этом потому, что сегодня развелось неимоверное количество так называемых героев. Просто не счесть жертв социализма. Они дают интервью, выступают по телевидению, рассказывая увлекательные истории о том, как были гонимы. А те, кто побывал в подобных ситуациях, молчат. Так же, как и вернувшиеся с фронта солдаты, которые, как правило, не рассказывают о пережитом.

Почему? Возможно, ответом на этот вопрос может послужить следующая мысль Фридриха Ницше: «МОЖНО ЖИТЬ БЕЗ ПАМЯТИ, НО НЕВОЗМОЖНО БЕЗ ЗАБВЕНИЯ».

Может быть, пришло, наконец, время предать забвению то, что и так уже ушло, перестать мучить себя и других, перестать плевать по своей Родине. Ибо у Советского Союза и сегодняшней России одно общее – наша с вами Родина. Другой у нас нет».

Она отложила текст своего выступления и задумалась: «Да, все правильно».

Она любила свою страну, и этому не могли помешать ни тщетные попытки органов завербовать ее, ни вытекающие из этого последствия. А последствия все-таки были.

5а

Может быть, я никогда бы ее не встретил, если бы не знал Москву настолько хорошо. Все-таки надо было вновь встать на Красной площади и ждать, пока она в один прекрасный день не появится. И она появилась. Почувствовала зов этого города, глубокий и громкий, такой, как будто в небе над Москвой звонит Царь-колокол, звонит оттого, что ему так никогда и не удалось зазвонить. Все остальное произошло само собой. Моя рука – на ее колене, мои губы – на ее пальцах, все мое и все ее перемешалось, скрестилось и многократно пересеклось. Так должно было быть.

Думаю, ей нравился мой скитальческий московский дух, моя способность всюду находить для нас тайное пристанище. Из-за нее я стал красивее, хотя вообще-то не особенно хорош собой, и в этом мое преимущество. Меня нельзя обвинить в том, что я использую свою внешность для достижения каких-то целей. Больше всего мне нравилось, что с ней я никаких целей не имел. И тут я, видимо, ошибся: женщины любят высокие цели, такие, как в сказках. Перейти через семь рек и семь озер, принести волшебное яблоко с яблони, растущей на краю света – это всегда удается третьему, самому глупому брату, а я не глуп. Напротив. Сейчас мне нет хода назад: поздно. Не могу стать глупым третьим братом, отправиться за девять гор и девять ДОЛ и принести яблоко, которое в результате окажется червивым. Сказка к тому моменту уже кончится, а сказочное время превратится в повседневное, обычное – то, в котором я сейчас живу.

Мне гораздо больше хотелось стать викингом. Мои далекие предки, переплывая из одной реки в другую, из одного озера в другое, попали в прекрасную страну Русь. Очарованные девушками с цветами калины в волосах, они остались с ними навсегда.

Она – их потомок. Короткие нежные записки я писал ей рунами. Гуляя по Старому Арбату, говорил, что отвезу в Ютландию, где мы построим большую ладью и поплывем на ней… Любая наша постель превращалась в ладью, любое событие – в сагу.

Как уже сказал, я не очень красив. Возможно, у меня есть шарм. Если так, то это точно не связано с тем глубинным «я», которое находится под пластами многих моих жизней. Некоторые из них иногда всплывают на поверхность, тогда, когда я меньше всего этого хотел бы, и показывают меня в таком свете, что потом это мне даже нравится. Я мгновенно вхожу в образ, предназначенный для моих сиюминутных потребностей, а затем без сожаления отбрасываю его и возвращаю на старое мрачное место.

Возможно, меня любит камера, но я ее не люблю. Обитающие в далеких лесах племена правы: камера крадет твою душу. У меня она могла бы отнять и большее – жизнь. Она опаснее любого оружия. Ее камера любит, точнее, ее любит то мрачное, что присуще камере. Это – ее темнота, задняя стенка, которая все отражает вниз головой, потому что это единственный способ показать истинное положение вещей. Я пришел к такому выводу потому, что часто глядел на нее как бы в объектив кинокамеры. Она всегда ускользала, но не из камеры вовсе, а как раз в нее, в самое ее средоточие, в эту погруженную во тьму сердцевину.