У ночи длинная тень. Экстремальный роман

Он вдруг ловит себя на мысли, глупой и дикой, что жаль он не солдат и сейчас не война. Вот тогда бы… Тогда бы он, прямо из боя, потный, закопченный, вдруг встретил бы Ларису… был бы куда смелее… Какие-то картины стали возникать в его воображении… Тьфу, черт! Сон, просто вздремнул на солнце, башку напекло. Бред!

Он шумно вздохнул и забормотал что-то.

- Что, армию вспомнил?- прозвучал Ларисин голос.

Распрямившись, она стояла и глядела на него. И весело усмехалась. И счищала ладошкой с бедра присохшие песчинки.

- Да нет, я так, - смутился Оскар.

«Что она, мой сон подсмотрела, что ли? – подивился он. – Телепатия!»

- А вообще, да… Старшина наш Бондаренко припомнился.

- Понятно, - она опустилась рядом на песок, повязала капюшончиком на голове косынку. Потом разлеглась, щекой в ладонь, вытянула длинные ноги.

- Значит, не привезли, Осик?

«О чем она? Кого не привезли?.. Тьфу, она все о хлебе».

От ее близости – опять его охватил волшебный, чуть химический запах ее духов. И он ответил невпопад, не то, что хотел:

- Да нет, вроде…Я могу сплавать опять, узнать.

- Ты лучше за молоком слетай! А, лапонька? – тут же сказала она. – О, Господи! – она вздохнула. – Что ни день, то новая проблема. То того нет, то этого… Ну, пойдем, окунемся, а то тебя солнечный удар хватит. То-олик! – крикнула она в сторону ив. – Купа-аться!

- Если меня удар хватит, то я за молоком не слетаю, - проворчал Оскар. Но юмор его не дошел до Ларисы.

- Понимаешь, мальчишки без молока сидят, черт знает что! У нас в Глинках, как на зло, ни одной коровы… Вся надежда на Редькино.

- Знаю, - кивнул Оскар. По пояс в воде он стоял и поплескивал себе на плечи, медля окунуться после зноя. – Вы у кого там берете?

- Да у Козла. Так его все зовут. Второй дом Козловых, справа.

- Что ж, могу и слетать, - повторил он и нырнул.

- Ой лапонька, сейчас, только бидон сполосну… - крикнула в ответ Лариса. И удивленно завертела головой в разные стороны: «лапоньки» нигде не было видно. Река была пуста. Мухин дельфинным ходом шел под водой и не спешил выныривать – хватит! Он хотел вдоволь накупаться, он жаждал свободы перед тем, как идти выполнять свой обычный оброк для Ларисы!

… Мухин бойко шагал по заливному лугу, в руке его побренькивал да позванивал пустой бидон.

Трава около берега была только что скошена. Пахло плотным, как борщ, запахом созревших трав и молодого сена. Мухин взбежал на взгорок – весь в колкой щетине стерни, как стриженый затылок допризывника. Оттуда открывалось поле, где травы были еще не скошены, и качались пучки самых разнообразных цветов: зонтики, корзинки, кружева разных ромашек и хвощей, а вокруг телеграфных столбов – розовые струистые лианы иван-чая.

Столбы через поле шагали вдаль стометровыми шагами. И каждый столб, окруженный иван-чаем, напоминал ногу в ботфорте. Или в болотном сапоге, только коротком. Над столбами гудело, когда Мухин проходил мимо них. Провод где-то провис, а в одном месте столб покосился, вероятно от грозы; но столб не падал, опущенным проводом упираясь в землю, как споткнувшийся человек – рукой.

Вдали в травах на холме стояла корова. Она стояла в солнечном нимбе, словно обведенная по контуру кисточкой сияющего белого цвета. От этого она казалась чудовищной и фантастической. Голова была опущена в траву, а громоздкое ее тело – когда Мухин подошел ближе – напоминало палатку, изнутри распяленную на кольях.

Мухин шел по горячей тропке между овсами. Его обдавало жаром хлебов. Вдали синела опушка, там шумел прохладный, как море, лес. Так думалось о лесе издали. Оттуда налетел ветер…

Березовый листок прилип Мухину к руке, как билет на вход в лесную прохладу.

Сразу за опушкой, в наилучшем сосновом месте, начинался дачный поселок, который потом постепенно переходил в пыльную, паршивую, обыкновенную деревеньку Редькино.

Около опушки, слева, вился жгутик ручейка, впадающего ниже в реку. Когда-то здесь было большое русло, ныне оно затравенело, по местам образовались глиняные оползни, крутые и желтые, как срезанные гигантской стамеской. В них чернели дыры ласточкиных гнезд.

Ласточки вились и хлопотали над обрывом, и вдруг то одна, то другая пропадала в дыре, как шар в лузе. Одна из них, подхваченная ветром, взлетела высоко, потом снова упала, и заметалась. Своим мельканьем она штриховала небо над Мухиным. Он остановился и долго глядел на нее. Судорожная, полоумная. «А что, - подумал он, - раз не только люди, но и животные бывают с различной психикой (вспомнилось, как бабушка рассуждала о «разном интеллекте» ее и соседского котов), то и среди птиц могут быть свои ненормальные и несчастные. Недаром говорят: белая ворона. Нормальными бывают только инженеры».