У памяти свои законы

И Варя дождалась контролера. Их вошло двое — мужчина и женщина. Женщина прошла через весь вагон к другому выходу, закрыв все пути к отступлению, хотя отступать с последнего вагона было некуда — только прыгать на полном ходу. Пассажиров было мало, человек пять-шесть, не больше, мужчина проверил у них билеты и шел теперь к Варе, шел медленно, еще медленнее, чем ехал этот дурацкий поезд. Варя следила за ним краем глаза, вспотев от страха и ненависти.

— Ну-с, барышня, — сказал мужчина, — билетик.

— Нет у меня билета, — не глядя на него, зло ответила Варя.

— Нет? Печально. — Мужчина сел, поглядел в окно, потом стал разглядывать Варю. — Придется сойти тебе, милая. Мы сойдем, и ты сойдешь.

Подошла женщина-контролер.

— Куда едешь-то? — спросила она.

— Надо, — ответила Варя.

Они расспрашивали ее, зачем едет, куда едет, где живет, и, хотя Варя угрюмо молчала, они все приставали к ней с вопросами. Они надоели ей, как осенние мухи.

— Ну, молчи, молчи, — сказал наконец мужчина. — Посидишь в милиции — одумаешься.

На станции они и в самом деле отвели Варю в милицию.

В большой комнате стояла длинная скамья. На эту скамью посадили Варю. Из-за деревянного барьера, перегородившего комнату, встал милиционер, сердито спросил:

— Безбилетница? Ишь ты! Ну-ка, говори, где живешь, куда едешь?

Но Варя молчала.

Контролеры ушли. Варя осталась наедине с милиционером. Он сидел за столом, что-то писал, о чем-то говорил по телефону. Иногда вспоминал о Варе и спрашивал:

— Ну, будешь говорить?

Но Варя молчала. И снова милиционер писал, снова говорил по телефону. С улицы заходили другие милиционеры, потом уходили, пришла старушка, поплакала, тоже ушла.

Люди входили и уходили, а Варя сидела. Она решила молчать, ни слова не говорить, хоть месяц тут просидит, хоть умрет тут от голода и холода. Конечно, она могла бы сказать свой адрес, и милиционер позвонил бы в порт, и мама приехала бы за ней, но Варя не могла, не хотела показаться ей на глаза без галстука. Лучше месяц тут просидеть, лучше умереть тут от голода.

Люди входили и уходили, и дверь то открывалась, то закрывалась за ними. Там, за дверью, всего в трех шагах от Вари, была воля, была свобода, там Сашка, там пионерский лагерь, там жизнь. А здесь — милиционер, здесь — тюрьма, холод и голод.

— Ну, будешь говорить? — спрашивал милиционер.

Варе надо сказать всего несколько слов, и заветная дверь откроется перед нею. Но Варя упрямо молчала. Нет, теперь с полдороги ей нельзя возвращаться домой, нельзя.

До двери три шага, не больше. Встать, сделать три шага, толкнуть дверь, и ты на свободе. Дыши воздухом, бегай босиком по лужам, лови ртом теплый дождь, купайся в море — делай что хочешь: ты на свободе. Но до свободы три шага. Три шага, которые длиннее, чем двести верст. А к Вариным ногам словно привязаны камни, словно скалы привязаны, не скалы, а все Кавказские горы, она не может поднять их, потому что, если она побежит, милиционер, наверно, будет стрелять. Вон на поясе висит у него кобура.

Ну и пусть стреляет. Пусть. Лучше пусть застрелит, чем сидеть тут, дрожать от страха. И Варя напрягла все свои силы, подняла Кавказские горы, которые были привязаны к ее ногам, и бросилась к двери.

— Эй, стой! — крикнул милиционер и побежал за нею.

Варя выбежала во двор, помчалась к воротам, но поскользнулась в луже и упала. Вскочила и увидела милиционера, который шел к ней. Варя зажмурилась и, плача, сказала:

— Стреляй, ну стреляй...

Милиционер засмеялся:

— Чудачка. — Он схватил Варю под мышки, поднял над землей. — Кто же в тебя стрелять будет? Ну, успокойся, глупенькая.

— Дяденька, отпустите меня, дяденька!

Захлебываясь слезами, она рассказала милиционеру, куда и зачем она едет и почему ей нельзя возвращаться с полдороги.

Они снова вернулись в милицию. Но теперь уже Варя ничего не боялась: она жевала булку с колбасой, которую дал ей милиционер, рассказывала о пионерском лагере и сама слушала его рассказы о том, как ловят в милиции всяких воров и бандитов. А потом пришел поезд, и милиционер проводил Варю до вагона, дал ей денег на обратный билет и помахал на прощанье рукой.

Уже было темно, когда Варя наконец доехала до своей станции. А от станции до пионерского лагеря три километра, не меньше. Три километра — это немного, если знаешь дорогу, но если не знаешь, три километра — все равно что десять тысяч верст. А Варя не знала дороги. Она стояла под навесом станции, глядела, как дождь стучит по дощатому мокрому перрону, как вода стекает в щели досок куда-то вниз, под перрон. Варя не знала, в какую сторону ей идти, но в какую бы сторону ни идти — всюду грязь, лужи, всюду дождь.

Она спросила у кассирши, как добраться до Оболочи, деревни, возле которой был лагерь, разулась и пошла.