У парадного подъезда

Глубинное, нешуточное отношение к миру, который нас окружает, свойственно едва ли не всем одаренным юным литераторам — независимо от того, на каком языке они говорят и внутри какой культурной традиции воспитываются: пример Мину Друэ говорит сам за себя. «Детского» в хорошей подростковой лирике почти ничего — разве что острота и пронзительность переживания; и еще — чистота взгляда на мир. (Так что все это присуще не одной Нике Турбиной; знай об этом Евгений Евтушенко — вряд ли ему пришло бы в голову везти девочку в Италию, пробивать ее книги, переводы и рекламно восторгаться ею. Это просто не произвело бы должного впечатления, а значит, игра перестала бы стоить свеч!)

А там, где царит абсолютная исповедальная серьезность переживания, там просто не может не родиться неповторимая художественность, не развиться новаторский язык, способный обогатить наш творческий арсенал и косвенно подсказать выход из противоборства молодых «традиционалистов» и «метафористов», нашедшего отражение в бесчисленных устных и печатных дискуссиях последнего времени. Не точное, нагое, лишенное образной оболочки слово первых и не замкнутое, непроницаемое в своей многослойной плотности слово вторых панацея от бед, но обретение гибкости, подвижности стилистических пластов, полное их подчинение предмету изображения: «традиционному» — «традиционное», «метафорическому» — «метафорическое»… Вот, скажем, стихотворение Наташи Кочерыжкиной:

Ливень похозяйничал в садах,
Он листья намочил и градины
Обрушил на мои цветы.
А пихты выстроились в ряд,
Так и по-прежнему стоят,
Сережки у берез намокли,
И птицы в гнездах замолчали,
И только ели неподвижны.
Все слушают большую тишину.

Не говорю о неслыханной «лирической дерзости» образа «большой тишины», но потрясает) небывалый по сложности ритмический «ход» — перейти от «вольного» к строгому стихотворному размеру именно там, где речь идет о выстроившихся в ряд, то есть в строго организованную линию, пихтах…

Потому-то преступно думать, что пишущий подросток, подобно Журдену, не знает, что говорит прозой или — в нашем случае — стихами. Просто он не теоретизирует, не обращает специального внимания на форму; поглощенный желанием донести до заочного собеседника рвущийся из души лирический импульс, утвердить через стих свое существование в мире, он предоставляет художественному языку формироваться как бы самостоятельно, «стихийно». Поиск юным лириком собственной литературной неповторимости не начинается, но — венчается обретением своего слова, своего стиля, своей темы. Повторюсь: в большинстве случаев этого эстетического запала хватает на одно-два, хорошо, если три отличных стихотворения; свобода владения стихом приходит как озарение и быстро покидает автора. Но порою — редко — юному поэту удается выработать целостную систему средств, свою малую «поэтику»; обрести «лица необщее выражение» и создавать то более, то менее удачные, но всегда литературно самобытные стихи. На этом стоит остановиться подробнее.

3

Передо мною ранняя подборка стихов Марии Орловой, — давно уже перешагнувшей границы юношеского периода, — написанных ею в 8—10-м классах. Ритмическая четкость нарушена; рифмы, как пуговицы на «уличной одежке», болтаются — если они вообще не «оторваны»; звукопись, мягко говоря, ненавязчива. Но стихи — звенят; их «внешняя» раскрепощенность полностью соответствует намеренью юного автора — вести абсолютно свободный, естественный, не подчиняющийся салонным правилам разговор с миром:

Плюну на походку.
Пусть висят карманы.
Волосы растрепаны —
Я теперь в лесу.
И хожу вприпрыжку,
И свищу в два пальца —
Может быть откликнется
Кто-нибудь: «Ау».

Но это не свобода ради свободы. Сердце юного поэта ответно распахнуто миру; точно так же «распахнут» и стих. Однако открытость проявляется не в бесшабашности; прежде всего — в проникновении в неповторимую суть всего живого:

БЕРЕЗЫ

Трепещут рваной кожурой
И всей душой легли на ветер.
Так робко-выставив вперед
Нагие преданные ветви.