У Пяти ручьев

– В артели беглых каторжников с Кары познакомился я с одним змеем. Вовек его не забуду! По прозвищу – Кузьма Не-найти-концов. Он был тоже с Урала, земляки, значит. Совсем парнишкой он тогда пришел. Мне под тридцать, а ему годов двадцать. Хоть и мальчишка, а вся артель его боялась. Есть такие, Иванами их в тюрьме зовут. Человека зарежут и глазом не моргнут, как рюмку водки выпьют. Когда разорили Желтугу, пошли мы вместе с ним к приискам на Лену, а с нами еще двое на погибель свою увязались. Хотели всей артелью в оставленных шахтах хищничать. Только дорогой Кузьма с приятелем вздумали охотиться за своим братом – «кобылкой». Каждую ночь убийство. Бросили мы их и ушли одни. Добрались до места. Отыскали одну шахту, где у нас давно было примечено золото, обосновались там и принялись робить. Примета на золото оказалась правильная. Жила не совсем изубожилась, на нашу долю осталось. Боязно только было, как бы земля не обвалилась.

– А это случается?

– Часто.

– Значит, работать в оставленных шахтах опасней?

– А ты думал как? Хлебнули мы там горя. На то и хищники. Робим в оставленных шахтах. Нашему брату приходится спускаться в такую шахту по веревке, так как по окончании работ лестницы убраны. А самое главное, беда наша хищническая: подпорки внутри тоже убирают. Вот, сынки, главная беда!

Ребята не поняли. И дед подробно пояснил, что земля, пласт в несколько десятков сажен толщиной, поддерживалась во время работ четырехугольными земляными колоннами сажени две длиной и шириной. По окончании работы эти колонны, как содержащие золото, вывозятся.

В шахтах остаются деревянные подпорки. Но под огромной тяжестью земли они часто обращаются в щепки, и земля осыпается.

– Вот спустишься в такое подземелье сажен на пятьдесят, на восемьдесят, – продолжал дед, – и ползаешь там по норам, по штольням, ищешь золото. И, бывает, копает хищник, а сзади осыплется порода и похоронит его заживо. Помню эдак-то, залез я в одну штольню, на Урале это было. Вижу, подпорки гнилые, чуть держатся. Думаю, ничего. Посмотрел, золото еще есть... Вылез за кайлом, взял, иду обратно к штольне, вдруг слышу гул... Господи, твоя воля! Рухнула порода, подпорки осыпались, всю штольню завалило. Не вылезь я за кайлом, заживо бы засыпало. Золото, сынки, не даром достается. Сколько хищников там гибнет, не сочтешь. И от обвалов, и вода затопит, и от угара, когда мерзлую землю приходится кострами оттаивать. А то спустится хищник в шахту, вход сверху забросает за собой деревьями, камнями, чтобы полиция не заметила, что в шахте кто есть. А потом и сам вылезти не сможет, в шахте и гибнет... Ну, нам пофартило, на хорошее золото натакались.

– Так вы и жили в земле?

– А как же! Наше дело хищническое, надо, чтобы не видали. Настлали в галерее пол, войлочные постели. Все чистили, обиходили ладом. На стене полка с посудой, провизия. В углу ящик стеариновых свеч, запасные кайлы, лопаты, водочка тоже водилась. Словом, по-хорошему! Живем, как в норе, и золото копим. Однажды вышел я на базар, увидел меня Кузьма Не-найти-концов и привязался: возьми да возьми. Боялся я его, знал, что не столь золото копает, сколь за «горбачами»[23] охотится. Но поверил ему и взял. И что же ты, хлебна муха, думаешь, змей этот сделал? Осенью, к Покрову, собирались мы уж пошабашить, шахту оставить. Скопили золота каждый на свою долю. Кузьма тоже кое-что накопил. Однажды подкайливал я в забое, далеко ушел. Бежит ко мне товарищ. Гляжу, лица на нем нету. «Золото украли!» Ох, горе лыковое! Кузьма бежал и выход из шахты испортил, змей, чтобы мы не вылезли. Недаром Не-найти-концов назывался. Сначала думали, так здесь и пропадем. Насилу выбились. Ну, только встреться ты мне! И боюсь-то его, и руки от злости дрожат. Сколь времени мы робили, и все, подлец, унес... Об эту пору, как раз около октября, рабочие с приисков домой оборачиваются. Приисковый народ валом валит, тысячи. Где тут меж них отыщешь Не-найти-концов. Нет, думаю, отыщу концы! Подался я к Витиму. Знаю, что Кузьма страсть любит покуражиться на народе.

– Это – река Витим? – спросил Ян.

– Нет, поселок приисковый на пути из Лены. Что здесь каждую осень в те поры творилось, – ох, хлебна муха, глаза бы не видели, уши не слышали! Сам я не пил, не до того было, я Кузьму искал. И пофартило мне, услыхал. Даже в Витиме прогремел он, змей. Пошел я с товарищем в кабак. Поглядели... И точно. Он самый, змей подколодный, Не-найти-концов! Ох, и разгорелось сердце! Рассказали мы в кабаке все, как было, какое золото он пропивает. Он бежать было... Куда тебе! Схватили! Озверел народ. Так его били, не знаю, как жив остался. Нос ему, видно, тогда сломали и левую руку порвали... Словом, изуродовали. С тех пор Кульпой и прозвали. А как узнал я, что живучий змей цел, я и Сибирь бросил. Знаю, что вовек он мне не забудет. Сроду никого не боялся, медведя не боюсь. А Кульпы боюсь... Глаза больно страшучие...

Часть вторая

I. Лесные ребята