У Пяти ручьев

Оленеводы, то есть вогулы, живущие главным образом разведением оленей, перекочевывают весной со своими стадами ближе к хребту, на возвышенные места, где меньше комара. А охотники спускаются в низовья рек Сосьвы, Конды, ставят сети, гамги[32], делают запоры. В конце же лета бьют рыбу острогой.

Погребов у вогулов нет, и рыбу они вялят и сушат, потом продают. А там, глядишь, незаметно подошел и сентябрь – пора лесовать.

Вогул так привык жить то в лесу, то на реке, что с наступлением весны ни за что он "не усидит в юрте, а тотчас же перебирается в летник, а иногда бросает и летнюю юрту и поселяется в чуме или едет в лодке на месяц в низовья реки на рыбную ловлю.

Слушая этот рассказ, Андрей поинтересовался, не пропадает ли из чемьи пушнина, оставляемая без присмотра в диком лесу.

Иван ответил, что охотник делает свой знак на чемье, указывающий, кому она принадлежит. А воровства у лесных обитателей не существует.

Других промыслов, кроме охоты и оленеводства, у северных вогулов нет. В урожайные, что случается редко, годы они занимаются еще сбором кедровых орехов и ягод.

Но от охотничьего промысла, как и кедрового, всегда богатеет не вогул, а только эксплуатирующий его скупщик-купец. Так было раньше, при самодержавном режиме. Теперь жизнь вогула медленно, но верно изменяется к лучшему.

Часть третья

I. Весна

Долгой, нескончаемо долгой показалась эта зима ребятам. Морозы доходили временами до -48° по Реомюру. Даже охота не могла выманить Андрея в эту стужу из избушки. Крак тоже не раз ночевал в помещении вместе с ребятами. Резкие холодные ветры отбивали охоту даже к коротким прогулкам. Снегу на восточном склоне Урала падает меньше, чем на западном, но все-таки его навалило порядочно.

К счастью, времени для того, чтобы скучать, оставалось мало. Приходилось прежде всего запасать дров, провианту, воды, а все это занимало изрядное количество зимних часов. В хорошие дни путешественники много охотились и сделали порядочные запасы пушнины, которые хранили от зверей в чемье. Там к концу зимы имелось до десятка лисиц, шесть соболей, три рыси, куница, выдра, росомаха, медведь.

В свободное время учили грамоте и начаткам политграмоты Ивана, который оказался толковым и смышленым учеником. С Пимкой регулярно занимались каждый день по нескольку часов, подготовляя его к поступлению в школу.

И все-таки, несмотря на работу, все еще с нового года начали мечтать о том, скоро ли кончится стужа. Уж очень зимой было однообразно! Снег надоел нестерпимо. Не удивительно! Ведь он лежал с первой половины сентября.

Только в начале марта дни прибыли несколько заметней. Иногда на солнце даже пригревало, а утром стало морозить. На снегу образовалась корка, наст, или «чарым» по-охотничьи. Иван ходил теперь в лес и понемногу делал все работы. Хотя снег был неглубок, ребятам удалось загнать по насту пять оленей, и они опять надолго обеспечили себя провизией.

Теперь с теплом и солнцем дела пошли веселей. Как-то совсем незаметно подобрался, наконец, и апрель. Глухой и безжизненный лес заметно ожил. Задолбили дятлы, появились родственники и родственницы Крака – вороны, с которыми он пропадал целыми днями: улетал с утра, после завтрака, и возвращался только к ночи. Снег сделался заметно рыхлым и начал оседать. Днем на солнце было уже тепло. Кое-где появились капели, наконец, зажурчали и ручьи. Весна!

Весна на севере короткая, но бурная, решительная. Появились проталинки, или, как их зовут «прогалызинки», прежде всего на пригорках. Пролетели утки, гуси, гагары. Затоковали тетерева, глухари. Земля все больше освобождалась от снега.

Однажды Пимка принес радостное известие. Он увидел в лесу муравья.

– Когда мураш закипит – жди ведра, – сказал дед. – Охотничья примета.

Муравьи действительно начинают выползать из своих подземелий, когда в лесу почти совсем сойдет снег.

– Скоро, значит, и «хозяин» вылезет из берлоги, – сказал Иван. – Сначала выйдет бурундук, барсук, потом он. Как вода от таяния побежит к нему в берлогу – так и вылазит. Муравей – ему первая пища, пока ничего в лесу не выросло. А в начале мая вовсе выходит.

Наступил и май. Река вздулась и тронулась. Разлилась лесная речушка необыкновенно широко. Половодье получилось хоть куда. Дед приходил в отчаяние. Когда же просохнут дороги после такой воды?

– Эх, время-то, время-то теперь!.. Шурфы бить – самая пора, – вздыхал он.

Он считал дни и часы, когда они смогут тронуться в путь после зимнего сидения.

Наконец, начали одеваться листвой деревья.

Однажды Пимка, бродя по лесу с Иваном, встретил на мягкой земле около ручья человеческие следы. Кто-то прошел здесь голой ногой, ясно обозначились даже пальцы.

– Нет это не человек, – сказал пугливо вогул, глядя в темную чащу. – Это он прошел.

– Кто?

– Он, старик.

– Какой старик? – недоумевал Пимка.

– Да «хозяин». Значит из берлоги вылез. Пойдем отсюда. Он голодный теперь. Не ровен час бросится.