У Пяти углов

Вообще-то гречневая каша — тоже некоторое достижение: гречу выдают в заказах, которые раз в неделю полагаются на библиотеку; правда, в заказах этих греча почти всегда, так что дома ее уже накопился некоторый избыток, но приходится брать ее ради других соблазнов — «индийского» чая, сгущенки для Федьки. Да, гречневая каша все-таки достижение, но мужчин полагается кормить мясом.

Ничего! И прекрасно, что каша! С постным маслицем!

Лиза сама больше употребляет подсолнечное масло: в ее годы уже пора думать, как отдалить старость, а нынче всем известно, что постное масло растворяет холестерин, — все так, но что-то мелкое, жалкое послышалось в одобрительном восклицании Александра Алексеевича: «С постным маслицем!» Или она к нему сегодня несправедлива?

Лиза поставила греть кашу, а чтобы Александр Алексеевич не скучал, сунула ему журнал со статьей про Булгакова — там интересно описываются подлинные адреса московских домов, в которых происходит действие его романов. Лиза в Москве бывала только мельком, с трудом представляла себе отличие Садового кольца от Бульварного, а уж где находятся Бронные улицы, Сивцев Вражек, Патриаршьи пруды или какой-нибудь Малый Козихинский переулок, и вовсе не ведала, но почему-то ей очень интересно читать, что и по Бронным улицам, и по Сивцеву Вражку, и вокруг Патриарших прудов Булгаков когда-то гулял сам и туда же он направлял стопы своих героев. Интересно ей, не знающей Москвы, и тем более это должно быть интересно Александру Алексеевичу, только что вернувшемуся из Москвы и потому, как ей казалось, ясно представлявшему себе топографию арбатских переулков.

Она не спеша, на малом огне, чтобы не подгорела, согрела кашу; нарезала на скорую руку кое-какой салат, потому что овощи так же полезны, как подсолнечное масло, или даже еще полезнее; поставила чайник — все в полной уверенности, что Александр Алексеевич занят журналом и не скучает. И очень удивилась — даже сильнее, чем разочаровалась, потому что действительно странно! — когда, войдя в комнату с подносом, увидала, что он отложил журнал и разглядывает рекламные картинки с изображениями всевозможных диковинных телефонов — Федька откуда-то вырезал и наклеил около их настоящего телефона.

— Ты что, уже прочитал?

В Лизе в высшей степени развито особое библиотекарское чувство: когда она выдает книгу, ей самой близкую, она ждет читательского отзыва почти с таким же волнением, как если бы написала эту книгу сама.

— Да знаешь, неинтересно. Не люблю я такого копания: ах, адресок, ах, домик! Еще когда про Пушкина такое копают, куда ни шло.

Библиотекарское чувство было оскорблено в Лизе. «Не люблю копания»! И про Пушкина, видите ли, можно, а про Булгакова уже нельзя! Хотя все пушкинские «Капитанские дочки», не говоря о Белкине, не жалко отдать за один «Театральный роман», не то что за «Мастера»! Но об этом она промолчала, она знала, что нельзя вслух усомниться в недосягаемости Пушкина: Александр Алексеевич очень почитает авторитеты и вообще начальство, для него Пушкин и есть высшее литературное начальство, а потому авторитет его незыблем. Поэтому Лиза сказала другое:

— А я думала, тебе как следователю будет интересно. Там же ведутся поиски домов, расследуются разные версии.

— Вот именно: как следователю. Как следователь я не люблю дилетантов. Сейчас обожают разные дилетантские расследования. Расследованьица!

И он снисходительно отодвинул от себя журнал, выказывая этим жестом свое превосходство профессионала. Лиза взяла журнал и молча переложила на тумбочку около своей кровати, показывая, что для нее в статье не дилетантское расследованьице, а задушевное чтение, которому она предастся перед сном. Так же молча поставила на стол кашу, бутылку подсолнечного маслица — пусть сам себе подливает, сколько захочет, — ну и салат, нарезанный на скорую руку. Вина у нее не было: она же не ожидала гостя. Александр Алексеевич ни в коем случае не пьяница, но любит вино за ужином. Или вином он старается подчеркнуть праздничность их ужинов? Вот и сейчас он потянулся к своему портфелю и, стараясь выглядеть небрежным, а на самом деле торжественно извлек бутылку.

— Вот сладенькое женское. «Шемаха», оно вроде кагора.

Неприятно прозвучало «сладенькое женское». Отсюда недалеко и до «сладенькой женщины». Есть роман почти с таким названием, одно время шел нарасхват. Лиза сама не читала, но всякий раз страдала, выдавая эту «Сладкую женщину», — что-то физически неприятно ей в таком словосочетании. Нет, она вовсе не ханжа, просто ей почему-то отвратительны всякие сравнения любовных ощущений с вкусовыми. Да и не только любовных. Ей, например, совершенно нестерпимо слово вкусный в переносном смысле, чрезвычайно сейчас распространенное: вкусно написано, вкусные подробности, вкусная сцена — так и представляется гладкий, хорошо откормленный господин, громко чмокающий неестественно красными губами — брр, гадость!

Мог бы не страдать ради меня. Я больше люблю сухие. Или непонятные — не сухие и не сладкие: всякие хересы, мадеры.