У Пяти углов

Говорила она это только ради Филиппа, чтобы он не был унижен там, в гостинице, когда все разговоры будут вертеться вокруг «Триптиха». Только ради него, потому что самой-то ей пойти хотелось!

— Уже идем, — не вступая в спор, прошептал Филипп.

Как хочет. Она его предостерегла. Не слушается он ее, а она всегда бывает права.

Николай Акимыч в гостиницу не пошел. Вышел вместе — и отстал. Правильно, он был бы лишним. Хотя сам бы, наверное, пошел с удовольствием и, заглушая всех, рассказал бы про Жако, который строил Дворянское собрание, потом про того, кто строил «Европу» — кто-то же и ее строил, хотя помнить такие подробности совсем уж лишнее.

Швейцар, увидев входящую компанию, заикнулся было про визитную карточку — гостиничную, но Смольников, придержав руку Донского, объявил своим высоким голосом:

— Это, отец, все первые скрипачи и тромбачи! Виртуозы окрестностей Рима! Храни на память! — и протянул свою собственную визитную карточку.

Ксана уже видела такую у Филиппа на столе под стеклом: напечатанную не на бумаге, как обычно, а на тончайшем деревянном срезе — высший шик!

В номере уже было кое-что приготовлено: бутерброды, шампанское, апельсины — легкий а-ля фуршет. Значит, не сомневались в успехе. Номер двухкомнатный, и вошли все в гостиную, где кроме стола с закусками, стоял еще и рояль. Смольников тотчас бросился к роялю и стал что-то показывать Феноменову — видно, недопоказал там в артистической в антракте.

Возникло некоторое замешательство: и начинать без Смольникова с Феноменовым вроде бы нельзя, и отвлечь их от сугубо профессионального разговора неудобно — а заняться всем остальным нечем. Ксану зло взяло: она очень уважает Смольникова, признает его превосходство — но надо же считаться с другими! Зло взяло, она подошла к столу, стала пытаться открутить проволочную закупорку шампанского. Она и на самом деле не умеет, а тут еще нарочно демонстрировала свое неумение, ожидая, кто из мужчин ей поможет. Подошел Аркадий Донской — он еще не переоделся, сверкал крахмальным пластроном. Прекрасная все же одежда — фрак!

— Вы решили быть за хозяйку? Как любезно! Разрешите мне. Откупорим тихо или с выстрелом?

— С выстрелом! — потребовала Ксана, указав глазами на Смольникова с Феноменовым.

— Действительно, этих можно разбудить только выстрелом.

— Они все-таки не спят, хотя абстрагированы.

— Музыкальные грезы.

Да, Аркадий Донской подошел, а Филипп — нет. Потому что чувствует себя здесь неуверенно, признает превосходство Смольникова, не смеет прервать его разговор. Говорила же Ксана, что не^надо им идти сюда. Не послушался.

Шампанское выстрелило, пробка полетела по дуге и упала на крышку рояля. Смольников как ни в чем не бывало повернулся к столу, будто и не задерживал всех:

— О, уже начинаем? Прелестно!

С бокалами в руках все посмотрели друг на друга выжидательно — и как же кстати здесь оказался неизбежный Брабендер, хорошо, что они с Брабендершей увязались, хотя и лишние вообще-то.

Ну, за наших именинников! За Филиппа Варламова, за Святополка Смольникова, за их высокоталантливые произведения. За Аркадия Донского, прекрасного интерпретатора, волевого дирижера, сумевшего взять в руки наш не очень-то покладистый оркестр!

Да, очень кстати увязался. А то пришлось бы говорить друг про друга. Есть, правда, еще Феноменов — но он феноменально молчалив, оказывается: Ксана еще не слышала его голоса.

Дальше пошло легче. Вскоре Смольников снова стал порываться к роялю, но на этот раз его опередил Филипп. Ксана не ожидала, что он отважится.

— Вы знаете, я обнаружил интересную вещь: кажется, новое слово в шопенистике.

— Не может быть! В наше время? Уж я-то присяжный шопеновед! — наконец Ксана услышала голос Феноменова. Голос оказался низкий, утробный и словно бы хорошо смазанный — да без смазки он бы застрял в глубине, не вышел бы наружу.

— А вот посмотрите: в тринадцатом этюде неточная секвенция.

— Это из опуса двадцать пятого? — немедленно продемонстрировал Феноменов эрудицию.

— Да. Он явно подбирал по слуху и сам забыл, что у него было два такта назад. Вот, при переходе из фа-минора в ля-бемоль мажор.

Филипп что-то сыграл.

— Слышите? Наверное, ему так было удобнее, он и не заметил, что секвенция неточная. Вот, еще раз — слышите?

Ксана ничего не расслышала. Но Феноменов расслышал. И Смольников тоже. И Донской. Профессионалы!

— Положим, секвенция неточная, — величественно согласился Феноменов. — Но почему вы решили, что это ошибка? Может быть, Шопен и хотел написать неточную секвенцию?

— Такая скука — точные секвенции! — Смольников даже зевнул для наглядности.

— Везде у Шопена точные секвенции, почему же вдруг ему сделать неточную?

Гордость открывателя Филипп уже потерял и почти что оправдывался.

— Везде делал точные, и надоело в конце концов, — снисходительно объяснил Смольников.

— Но надо же, заметили! — Феноменов заговорил с поощрительной интонацией. — Приду домой — тотчас проверю. Сто пятьдесят лет никто не замечал — а вы заметили! В зас пропадает музыковед, Филипп Николаевич.