У Пяти углов

У отца под Москвой дача в академическом поселке. Он, правда, не академик, а только членкор, и потому полных академиков с некоторой желчностью называет не иначе как «наши бессмертные». И Алябьева, своего старого знакомого, тоже. Может быть, даже в особенности — Алябьева. Объект научных занятий отца Вольту казался слишком нестрогим, требующим скорее методов искусства, а не науки: древнеславянская литература — «Слово», «Повесть временных лет» и так далее. Науками в полном смысле Вольт признает физику, химию, биологию, а гуманитарные области — нет, все же они ближе к искусству. Впрочем, большинство с ним не согласно — ну и ладно. Так вот, на подмосковную дачу Вольт уже после института стал приезжать каждое лето, это сделалось традицией: проводить у отца часть своего длинного научного отпуска — кандидатом Вольт стал очень быстро после окончания. Тогда еще он не был официально женат на Наде и ездил один: приехать к отцу с нею, пока они не зарегистрировались, было невозможно — такой уж чопорный дом.

В тот последний приезд они много спорили. Как раз тогда вышла книга Олжаса Сулейменова «Аз и я» с совершенно новым взглядом на «Слово». И взгляд этот очень понравился Вольту — свежестью, смелостью! Вольт всегда любил новые взгляды сами по себе: если они и оказываются неверными, все равно заставляют мыслить, заставляют перетрясти рутину! А во взгляд Сулейменова Вольт и просто поверил. Зато отец — нет! Вольт и не ждал другого: если отец всю жизнь занимался «Словом», невозможно ему согласиться, что глубже и правильнее взглянул мальчишка, да к тому же дилетант, какой-то Сулейменов, какой-то поэт… Но воспринял отец книгу Сулейменова не просто как некую неверную гипотезу, которую надо небрежно разгромить со своих академических высот, а очень лично. Да отец и никогда не умел спорить без личностей: в какой-то момент у него багровеет шрам — память о бешеной скачке на спор с Мишей Алябьевым, он начинает тяжело дышать, голос делается жестяным, как выражается его Нина Павловна. Она каждый раз пыталась успокоить отца, но перепадало и ей: «Ну-ну!» звучало не веселой подначкой, а зло: «Ну-ну, погоди же!» Потом наедине она выговаривала Вольту: «Не спорь ты с ним, уступи, видишь, как он переживает! При его-то сердце!» Но Вольт не мог уступить: почему он должен уступать, если думает иначе?! Но все же споры о Сулейменове — всего лишь споры, хотя и они подготовили почву для разрыва.

Набирались и вовсе мелочи. Например, каждую неделю отец вырезал из «Правды» телепрограммы. Как-то раз Вольт куда-то задевал «Правду» и вырезал программу из «Вечерки». Ерунда же! Но отец все ходил, искал пропавшую «Правду», говорил, что в «Вечерке» другой шрифт, ему не нравится. Как тут не выйти из себя! Тем более что дома Вольт привык всем распоряжаться, а тут должен трястись над газетой, должен спрашивать, из какой можно вырезать программу, а из какой — нельзя. Будто он ребенок!

Но в тот день, когда произошел генеральный разрыв, как раз обедали очень мирно. Никаких споров, отец очень интересно рассказывал про поддельный список «Слова», мелькнувший недавно в Рязани, — и вдруг зазвонил телефон короткими междугородными гудками. На академической даче, естественно, и телефон, и прочие городские удобства. Вольт хотел подойти сам, потому что сразу понял, что звонит мама, — он вообще часто угадывает, кто звонит. Хотел подойти сам, но ближе оказалась Нина Павловна. «Тебя, Вольт», — произнесла она непривычным голосом, подошла к отцу и что-то ему прошептала. То есть ясно — что.

Вольт оставил маме этот дачный телефон для экстренных случаев, и случай оказался достаточно экстренным: его разыскивали из Леннаучфильма, хотели предложить сняться в фильме о групповой психотерапии, — научно-популярное кино Вольт очень уважает.

Когда Вольт вернулся к столу, сгустившееся молчание можно было резать ножом. Заговорил отец только после обеда, когда Нина Павловна ушла мыть посуду. Предельно жестяным голосом:

— Мы очень рады видеть тебя здесь у нас, но не хотим, чтобы это становилось поводом для любых попыток втереться к нам сюда Нине Ефимовне.

Противно вспоминать — Вольт еще попытался оправдаться:

— Она звонила по важному делу. — Разозлился на себя и добавил — И вообще я не ребенок, чтобы указывать мне, с кем можно разговаривать, а с кем нельзя!

— По важному делу можно было позвонить Персу, он бы тебе передал. А это для нее способ напомнить о себе, втереться, зацепиться… Ну в общем, я тебе сказал: очень прошу, чтобы такие звонки не повторялись. Дай об этом знать туда, пожалуйста.

Вольт встал.

— Хорошо, не повторятся никогда! И вышел.

У себя в комнате он тут же собрался и ушел запасным выходом, чтобы не проходить через столовую: было слышно, что в столовой отец включил телевизор, стал смотреть какую-то скучную дневную передачу, чего обычно никогда не делал. Сразу за калиткой попалось такси — сюда в академгородок то и дело приезжают такси, так что ничего удивительного.