У Пяти углов

— Так ведь не откажешься, если предлагают. А то в другой раз не дадут. А теперь вот задействуй — и всё на мне. Она-то вся в высших сферах.

Как непоколебимый фаворит, Тиша позволял себе умеренное вольнодумство.

— Нам бы твои заботы… Шефиня твоя у себя?

— Да, ждет тебя. Ты не отказывайся, такие предложения — раз в жизни.

Тиша широким жестом обвел громоздящиеся ящики.

Только Вольту и не хватало советов этого пухлого самодовольного ингредиента] Едва промолчал.

Поливанова сидела перед телевизором. Но отнюдь не развлекалась: ее огромный, но совершенно плоский телевизор — японский, не иначе — был включен как терминал ЭВМ. Все предельно современно: прямо в кабинет выдаются свежайшие данные!

— Садитесь, Вольт Платоныч. Как видите, у меня тоже заканчивается эксперимент. — Не забыла его отговорку. — А то многие не помнят, что я не только администрирую, но и сама работаю в науке.

Здесь было бы удобно подхватить: «Конечно! Еще бы! Я ни на минуту не забываю!» Но Вольт никогда не произносит спровоцированных комплиментов. Он и не попытался заинтересоваться столбцами цифр на экране, а уставился вместо этого в окно, за которым открывалась панорама Малой Невки и Островов.

— Ну вот, — Поливанова наконец погасила экран, — теперь можно и побеседовать.

Она улыбнулась удовлетворенной улыбкой наработавшегося человека.

— Скажите мне совсем откровенно, Вольт… — Поливанова выдержала крошечную паузу, — Платоныч: вы удовлетворены своим положением в институте?

А можно ли с Поливановой вполне откровенно? Говорит она быстро — как и действует: только что считывала данные с дисплея, щелчок — переключилась на откровенный разговор.

Но что значит — откровенный? Раскрывать перед нею глубины души Вольт не собирался, утаивать же, что ему для настоящей работы нужна своя лаборатория, — глупо: вряд ли кто догадается предложить, если Вольт сам не попросит.

— Мне бы хотелось большего, Ингрида Игоревна. Прежде всего, мне хотелось бы признания, что я не только психолог. Вы же знаете, я развиваю идеи антропомаксимологии, вот мне бы и хотелось признания этого направления в науке. А после признания, соответственно, и отдельной лаборатории.

Во как все сказал! И коротко, и ясно, и дипломатично.

Вольт замолчал, довольный произнесенной речью.

Поливанова выразила на своем красивом моложавом лице — на самом-то деле ей за пятьдесят, а на вид не дашь и сорока — предельное сочувствие:

— Ах, Вольт Платоныч, как часто люди заблуждаются на свой счет. Да вы это знаете лучше меня, по долгу своей специальности. Вы психолог, вы очень квалифицированный психолог, а придумали себе эту максимологию.

— Не я придумал! Она существует! Давно известны удивительные человеческие способности — а вокруг них наверчено столько мистики, столько шаманства! Пора разобраться и науке!

Выражение лица Поливановой стало еще сочувственней.

— Вот именно: влезли вы в какую-то мистику. Какая дура! Все равно что спутать венеролога

с венериком! Сказать бы это вслух! Но сдержался, все-таки хватило взрослости, ибо что такое взрослость? Благоразумие.

— Нужно обязательно этим заниматься. Время настало. Пусть будет здесь у нас первая лаборатория, а не в Оксфорде или Принстоне.

Сочувствие сошло с лица Поливановой, наоборот, появилась начальственная непреклонность: это ведь одна из основных функций всякого начальства — отказывать зарвавшимся просителям.

— А вы не задумывались, что науку вы придумали не по нашему профилю? У нас институт медицинских проблем…

Вот именно: проблем — существенная оговорка, воскрешающая ту самую отвергнутую аббревиатуру!

— …Мы должны помогать больным, а все эти ваш: резервы и способности — они вне медицины.

Черт, вот это, признаться, никогда не приходило Вольту в голову. Как-то подразумевалось само собой, что вылечить от слабости, вылечить от бездарности так же важно, как от какого-нибудь полиартрита. Или даже важнее. Ну, нашелся кое-как:

— Понятие медицины сейчас расширилось. Спортивная медицина, космическая — они занимаются людьми здоровыми.

— Да-да, по этой тематике выделены специальные институты, ну а мы здесь занимаемся медициной классической: лечим больных.

Подразумевается: «А если вы не хотите, идите в те другие институты». Но почему Поливанова так настроена против антропомаксимологии, как будто новое направление чем-то задевает ее лично?

— Но обязательно будет и чисто медицинский выход: резервы организма научимся направлять на подавление болезни!

— Ну, это натяжки. К тому же, вам не кажется, что вы вторгаетесь в самую природу человека? Если эти резервы глубоко запрятаны, нужно ли их высвобождать? Может, природа правильно сделала, что хранит их на крайний случай? Это еще и вопрос этический. Помните, сколько протестов вызвали опыты Петруччи?

Какие иезуитские возражения! Радетельница за человечество!