У Пяти углов

Вот так: Вольт желает всем добра, всех хочет облагодетельствовать. А уж близких — тем более. Почему же в ответ так не любят его?! Разве не желает он добра маме? Конечно, желает: пусть ее наивные пейзажи, списанные без всяких претензий с натуры, переживут модную аляповатую мазню! Почему ж она больше любит Перса и не замечает того, что делает для нее Вольт? А разве не желает добра отцу? Пусть найдет где-нибудь в завалах Афонских монастырей новый подлинный список «Слова»! Почему ж он третирует Вольта как мальчишку, разговаривает жестяным голосом?!. А Надя! Пусть бы засыпала здесь, уткнувшись носом ему между лопаток. Почему ж она нарочно злит его, почему всегда хочет переспорить, злит своими глупостями?!. И многие, многие! Почему его не полюбила Женя Евтушенко? Сколько восторженных девиц влюбляются в ничтожеств, в хвастунов, в алкоголиков, видят в них несуществующие таланты, — а Женя Евтушенко не захотела поверить в него?.. Почему сыграла злую шутку Красотка Инна?.. Почему он на стольких людей действует раздражающе, они инстинктивно чувствуют в кем чужака? Вольт ко всем с любовью, а они…

Груз чужой нелюбви давил и давил на сердце. Сделалось страшно: ведь ничего еще не сделано, все только начато! Главное в жизни: успеть сделать свое дело! Неужели он не успеет? Неужели предаст собственное сердце?!

А Перс не замечал, что творится с братом, все говорил и говорил — потому что привык говорить, а не делать!

— Ну хорошо, раскроешь ты полностью способности, мобилизуешь все резервы. А ты уверен, что резервы эти одинаковы у всех людей? Что не возникнет новое неравенство на более высоком уровне? Все будут запросто множить в уме семизначные числа быстрее компьютера, а кто-то — девятизначные!

Вольт вскочил.

— Извини, мне надо съездить за Надей! Хватит ей там!

Только бы Перс не заметил, как ему плохо!

Ага, давай, а я пока посижу с мамой, посмотрю на Ильинского. Ей приятно. Не заметил.

Да-да, бежать, спешить — и сердце успокоится. Во что бы то ни стало добежать до Нади!

Мысли, захочет ли Надя его спасать, после того как он ее выгнал, — такой мысли не возникало. Кому же спасать его, как не ей?

Усевшись в машину, разводя пары, Вольт немного успокоился. Для бодрости включил «Маяк». Как раз должны быть спортивные новости. И точно: баскетбол… борьба самбо… и вдруг: «Виктор Шишкин, «Труд», Ленинград, победил на кубке страны по плаванию среди юношей…» Молодец! Ай да Шишкин! Не зря Вольт с ним возился! Вот если бы все сбывалось так же легко и естественно: нужна наконец Вольту собственная лаборатория — пожалуйста; должен Груздь стать мастером, доказать, что никогда не поздно себя переделать, — пожалуйста… Но у Груздя нелепый срыв, лаборатории не дают — везде как бы стена. Ну почему?! Почему так трудно добиваться элементарных вещей? Неужели непонятно, что нужно прогрессировать, непрерывно прогрессировать? И все-таки победил же Шишкин — значит, не зря…

Вольт уже въехал на мост, клацнули под колесами крылья разводного пролета. Вот уже Васильевский… И в этот миг острейшая боль, какой он еще никогда не испытывал, прошла в груди наискосок сверху вниз — будто нож. И безнадежная мысль: «Не успел, ничего не успел…» Успел сбросить пары и надавить на тормоз.

Вольт не потерял сознания, но окружающее как-то странно отдалилось. И боль — не прошла, а отдалилась, отделилась от сердца. Не было страшно и уже не было обидно, что не успел. Смерть стала так же безразлична, как жизнь.

Потом появился врач.

— Ну что же вы, батенька? Такой молодой! Нервничаете много? Курите? Пьете?

Час назад Вольт бы обиделся такому предположению, а тут — полное безразличие. Сообщил лишь для точности:

— Не курю. Это потому, что меня никто не любит. Никто.

— Ну-ну, глупости! Такой молодой и симпатичный. Перегрузки, нервы. Вы не начальник цеха? Или отдела? Самая опасная работа для сердца.

Вольт только покачал головой. Больше не хотелось ничего говорить.

— О машине вашей не беспокойтесь, ГАИ увезет. А Вольту и это безразлично.

— Уколем вам сейчас промедольчик, заснете — и все будет в лучшем виде. Ничего, полежите, отдохнете. Жена поухаживает.

Уже когда совсем засыпал, вспомнил своих больных в клинике, старика Мокроусова: как их теперь лечить, если сам? Сапожник без сапог

И спал потом шестнадцать часов подряд — четыре своих суточных нормы.

У пяти углов

1

Разъезжая она потому, что по ней разъезжались извозчики. Из Ямской слободы — и в город, — со снисходительной назидательностью объяснил Николай Акимыч.

Ему внимали почтительно.