У Пяти углов

Тогда, разойдясь с Лизой, Филипп разочаровался во всяких там влюбленностях, которыми сплошь наполнены стихи и романы: нудное мгновенье… шепот, легкое дыханье… Было все у них с Лизой: и шепот, и трепет, и легкое дыханье, ну и что толку, если в результате он не смог быть с нею самим собой, если ока не только не помогала ему выразить себя, написать свою музыку, но и прямо мешала, коль уж разбираться объективно, — мешала неверием, мешала хотя и не явными насмешками, но намеками, что он угождает чьим-то вкусам, продается… Нет, женщина прежде всего должна быть единомышленницей! Вот как Ксана — в ней он нашел и понимание, и поддержку. По крайней мере, так показалось вначале. И еще: она чудесно смеялась — ни у кого Филипп не слышал такого смеха. Она и до сих пор смеется так же чудесно — только гораздо реже. А с единомыслием и пониманием все оказалось куда сложнее… С детства образцом идеальной жены для Филиппа была мать: вот уж кто посвятил всю жизнь своему мужу! Кажется, у нее и не было своих интересов, отдельных от интересов ее Николая Акимыча. Ну понятно, когда таким кумиром становится знаменитый ученый или артист, но за что так повезло водителю троллейбуса, пусть и не совсем рядовому водителю, а немного необычному?! Вот Филипп в какой-то момент и поверил, что Ксана сможет так же: раствориться, стать частью его личности, тем более что свое она оттанцевала, собственных интересов, собственной отдельной жизни, казалось бы, не осталось, — но нет, растворения все же не произошло…

Филипп сжал бока горшка с мясом и двинулся в комнату.

— А вот и он! — закричала Лида Пузанова. — Мы уж думали, ты заперся в ванной и ешь в одиночестве! Я так и представила: рукава засучил и руками в горшок!

— Всем хватит, — совершенно серьезно успокоил Николай Акимыч. — Хорошее мясо, я сам принес из кулинарии. У нас около парка хорошая кулинария.

Отец редко что-нибудь делает по хозяйству, но уж если сделает — тотчас раструбит.

— А водки дадут к мясу, чтобы легче прошло? — выскочил Ваня Корелли.

Лида тотчас дернула мужа за руку, но он уже высказался и теперь сидел с самым невинным видом.

— Я-то знала, чего тебе надо, — поощрительно сказала Ксана. — Да ведь у меня же муж трезвенник, ничего не пьет, кроме вина. Вот и не дал купить. Очень прекрасно быть трезвенником, я не возражаю, но иногда надо дернуть, верно же? Чтобы продрало внутри. Умные люди говорят, что чистый спирт — лучшее лекарство. Мне, правда, ничего не помогает. Так, может, сбегать, а? У нас напротив.

И не пьяница же вовсе Ксана, а вот обожает повторять пошлости: лучшее лекарство, оказывается. Филипп давно старается не спорить с Ксаной без крайней необходимости, потому что ничего хорошего не выходит из споров, но тут кстати вступилась Лида:

— Только, пожалуйста, Кинуля, нечего ему потакать! Ты же знаешь: у него это кончается «скорой».

А если Ксана знала, чего ж она готова была бежать для Вани в магазин напротив? Правда, Ксана редко думает о последствиях.

— А у нас в парке одного водителя понизили в ремонтники на три месяца за это дело. Ремонтником плохо, когда привык на линии. Странный такой парень, стихи пишет. У меня тут…

Николай Акимыч попытался вновь захватить разговор, не может он высидеть молча, но Филипп был начеку:

— Обожди, папа, тут Лидуся хотела рассказать, как она была в Сплите. Не каждый день человек привозит премию.

— Не премию, а диплом, потому что там не конкурс, а называется просто фестиваль. — Лида охотно положила вилку, забыла, что собиралась вместить все, что подадут. — Вообще-то, фестиваль как фестиваль.

— Будто ты только и катаешься по фестивалям! — вставил Ваня.

— Не катаюсь, конечно, но знаю. А что поразило по-настоящему — море! До сих пор перед глазами. Прозрачное — метров на сто в глубину видно! Ну не на сто, но глубоко. Плывешь — как летишь, такая прозрачность. Жалко только, в нем шарики мазута от пароходов. Понимаете, мазут не растворяется. Их выбрасывает на пляж, ну и обязательно наступишь. Я наступила в первый же день, размазала по пятке — ужас! И не отмыть. У меня ё собой полотенце из отеля, но не могу же я оттирать мазут полотенцем: скажут, приехала русская баба и сразу измазала полотенце — позор! А потом присмотрелась на другой день: все мажутся и все оттирают отельными полотенцами. Их же меняют каждый день и вообще все белье. Представляете? Всякие там немцы, французы, да кто угодно мажут в мазуте полотенца и не думают, что о них подумают! А мы щепетильничаем, будто провинциалы, которые приехали в столицу и боятся на каждом шагу: как бы над нами не посмеялись. Обидно мне стало, честное слово. Вот когда приехала, первое, что сказала моему Корелли: не про фестиваль, а что надо быть раскованнее! Не думать, что о тебе подумают.

— А выпить не даешь, — сказал Ваня.

— Вот-вот, тебе, чтобы расслабиться, надо выпить, а в том-то и дело, чтобы быть раскованным естественно, без всякого пьянства.

— Там они все время пьют, почитай их романы, — сказал Степа Гололобов. Он редко говорил, но как-то основательно.