У пирамиды

«Я считал действия генерала Мамонтова не только неудачными, но явно преступными. Проникнув в тыл врага, имея в руках крупную массу прекрасной конницы, он не только не использовал выгодности своего положения для разгрома войск противника, но явно избегал боя, все время уклоняясь от столкновений. Полки генерала Мамонтова вернулись, обремененные огромной добычей в виде гуртов племенного скота, возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра. Выйдя на фронт наших частей, генерал Мамонтов передал по радио привет „родному Дону“ и сообщал, что везет „Тихому Дону“ и „родным и знакомым“ „богатые подарки“. Дальше шел перечень „подарков“, включительно до церковной утвари и риз. Радиотелеграмма эта была принята всеми радиостанциями. Она не могла не быть известна и штабу Главнокомандующего. Однако генерал Мамонтов не только не был отрешен от должности и предан суду, но ставка явно его выдвигала…» (Барон П. Н. Врангель, «Воспоминания»).

41

«Соха и молот», в последний раз, от 16 сентября 1919 года: «НАПРАСНАЯ НАДЕЖДА. Разочаровавшись в казаках Мамонтова, не принесших ни хлеба, ни спокойствия, ни воссоздания промышленности, а только еврейские погромы, местная буржуазия с нетерпением ждет прихода „регулярных войск“ Деникина. Напрасная надежда». Надежда, в самом деле, оказалась напрасной. А регулярные войска были рядом, были, в сентябре-октябре, совсем близко, бои за Елец шли упорнейшие, но город взят все-таки не был, взяты были Ливны, белые стояли уже за Сосной, дневники Пришвина, например, полны слухов и шепотов о том, что они завтра придут, наконец, вот-вот, вот сейчас уже будут, а их все нет и нет, все не приходят они, «пытка наша теперь сверх всякой меры, сверх всякого смысла так ужасна постепенностью, длительностью и сознанием какой-то бесконечности: это ад, а современное имя ему — коммуна», а большевики все же бегут, живут на вокзале в вагонах, опять появляются, в записи от 1 октября узнаем мы, что «ребята-коммунисты держатся, видимо, прилично, только вождь Горшков совсем сплоховал: ничего не боится, только боится одного: расстаться с жизнью», на другой день, что «увезли, говорят, под арестом и нашего верховного диктатора Горшкова (конец: неврастения)», а затем вновь и вновь слухи, пушки гремят за рекой, «так мы ждем здесь освобождения при выстрелах с горизонта, а совершенно не знаем, кто нас освобождает, мы живем, как жили мужики в темных деревнях, и ждем от освободителей только хлеба, как ждали мужики только земли», но хлеба нет, и освобождение не приходит, только слухи и страхи, «все власти уехали, пусто», «ожидается бой с разрушением зданий, с пожарами», а тут уже зима подступает, уже холод забирается во все щели, «стужа ужасная и притом страх, что нас разденут, непременно разденут!», и все идут, идут куда-то какие-то обозы, солдаты.

42