У подножия Саян

«Любовь? А ты знаешь, что это такое? — думал Лапчар. — Испытывала ли ты радость только от того, что произносишь имя любимого человека и тебе хочется произносить его дольше: «Аа-наай-кыыс».

Над тайгой поплыли облака. В ущелье поползли длинные тени. Решили ехать напрямик, так как перевал был хорошо виден, а искать другую дорогу значило потерять немало времени. Остро запахло смолой, тайга зашумела. Казалось, кедры и ели отряхивались. Кони кисточками подняли уши, пугливо косясь под темную мохнатую ель. Лапчар забеспокоился: как бы девушка не испугалась. Будь он с парнем, что им, верховым? Если даже медведь — ускачут, никто не догонит. Потом даже интересно будет рассказать об этом, как все охотники, увеличив опасность по крайней мере в десять раз. Но рядом девушка, пусть обойдут стороной их все приключения.

Под елью что-то затрещало. Кони встали. Лапчар приподнялся на стременах и, глядя вперед, указал плетью под ель.

— Что там? — шепотом спросила Анай-кыс.

— Маралуха.

Анай-кыс взглянула и увидела бурого, с острыми ушами зверя, похожего на корову, только на длинных ногах. Маралуха переступала ногами, пыталась убежать, но оставалась на месте. Тонкий кедр рядом с ней вздрагивал от ее движений.

— Какая смирная, как привязанная стоит, ни с места, — удивилась Анай-кыс.

— У нее должны быть дети в эту пору. Она их не оставит.

Лапчар зазвенел стременем. Маралуха навострила уши.

— Смотри, как рвется с места, — с сочувствием сказала Анай-кыс.

— Да, она и впрямь привязана. Кто же в такой глуши мог это сделать?

Увидев приближающихся всадников, маралуха начала биться, глаза ее сверкнули жалобным блеском. Живот ее был совсем пуст, как кожаный мешок, кожа обтягивала выступавшие кости. Всадники спешились, маралуха устала, затихла, глаза ее начали гаснуть. Из глаз текли слезы, по их следам расселись мухи, и у зверя не было сил от них отмахнуться.

— Вот звери, петлю поставили, — в сердцах сказал Лапчар. — Поймать бы одного из этих браконьеров!

Животное не сопротивлялось, пока Лапчар развязывал вдвое скрученный провод, впивавшийся маралухе в шею и между передними ногами. Она как будто понимала теперь, что эти люди пришли спасти ее. Вокруг, насколько могла она дотянуться, не осталось ни травинки, ни лишайника, ни веток.

— Смотри-ка туда, — Лапчар показал на два мешочка, из которых высовывались длинные ножки и уши.

Подойдя, взял одного детеныша на руки. Он почти ничего не весил. Пух да и только. Лапчар поставил его на землю. Детеныш остался стоять пошатываясь. Анай-кыс поставила второго. Он крутил головой, отыскивая материнский сосок. Лапчар побежал к лошади, достал из перекидной сумы две бутылки чая с молоком, которые сестра навязала ему в дорогу. Наклонился, пристраивая бутылку к худенькой мордочке. Теленок, тыкаясь в его руку, наконец наткнулся на горлышко, начал пить.

— Какой хорошенький, ушками начал шевелить и животик стал показываться, — Анай-кыс поила другого теленка. Напившись, неуверенно ступая, направились к матери.

— Мать, умирая от голода, кормила своих детей, иначе они давно бы погибли, — раздумчиво сказал Лапчар.

— Мать всегда остается матерью... — Анай-кыс осеклась, вспомнив о том, как ее мать, не считаясь с ней, хотела выдать насильно замуж.

Маралуха больше не боялась людей. Она была так обессилена, что, казалось, не могла бояться сейчас даже самого страшного хищника. Но у нее хватило силы обнюхать подошедших к ней телят. Она даже пыталась лизнуть их. Почувствовав свободу, пошатнулась. Ноги не слушались, они отвыкли от передвижения. С трудом добралась маралуха до овражка. На дне его протекал ручей. Телята следовали за ней. Опустив морду в воду, долго пила. Потом подняла голову и долго смотрела выразительными глазами на людей, своих избавителей. Снова наклонилась к воде. Неизвестно, сколько дней оставалась она без воды и пищи. Когда снова подняла голову, из ее ноздрей вытекала вода.

— Пойдем, не будем пугать их, — сказал Лапчар, забрасывая петлю на высокую ель. — Пусть набираются сил.

Стараясь шуметь как можно меньше, сели на коней и тронулись. Провожали их три пары благодарных глаз.

— Теперь с ними ничего не случится? — спросила Анай-кыс.

— Ничего. Здесь их дом, они на воле, окрепнут.

Только сейчас заметили они, что сгустились сумерки.

Лапчар начал торопить коней, стараясь засветло добраться до большой дороги. Начал накрапывать дождь. С трудом преодолев глубокую ложбину, по дну которой протекала безымянная таежная речушка, вышли наконец к дороге. Дождь лил стеной, небо завесилось черным одеялом. Укрывшись под огромной елью, решили переждать.

— Подожди-ка. — Лапчар напряженно вглядывался в темноту, вышел из укрытия, но скоро вернулся. Неподалеку он обнаружил шалаш.

Привязав коней у ели, они положили седла вверх чепраками и направились к шалашу. Он был укрыт лиственничной корой, рядом не оказалось ни дров, ни сучьев для костра.

— Это и есть жилье браконьеров, — сказал Лапчар, оглядывая шалаш.

— Почему ты так думаешь?