У подножия вулкана

— Неужели это действительно доставляет тебе удовольствие? — спросил мсье Ляруэль, а консул уже посасывал лимон, чувствуй, как текила живительным огнем разливается по телу, которое стало подобно дереву, чудесно зазеленевшему вдруг от удара молнии.

— Отчего это ты дрожишь? — спросил консул.

Мсье Ляруэль посмотрел на него в упор, потом с беспокойством оглянулся через плечо и сделал нелепое движение, словно хотел поддеть ракетку носком туфли, но снова забеспокоился и неловко поставил ее на место, около своего стула.

— Тебе-то чего бояться?.. — сказал консул насмешливо.

— Не скрою, я в растерянности... — Мсье Ляруэль бросил еще один долгий взгляд через плечо. — Ладно уж, дай мне глоток этой отравы.

Он наклонился вперед, хлебнул текилы и долго не поднимал головы от тонкого стаканчика, мгновение назад наполненного до краев сплошным ужасом.

— Ну как, нравится?

— Словно газированный бензин... Если я когда-нибудь начну пить это зелье, Джеффри, знай, что моя песенка спета.

— А я вот могу это самое сказать про мескаль... Но никак не про текилу, она ведь полезна... и вкусна. Как пиво.

Действует благотворно. Зато если я снова примусь за мескаль, тогда уж, вероятно, мне крышка, — задумчиво сказал консул.

— Господи, твоя воля. — Мсье Ляруэль содрогнулся.

— Уж не боишься ли ты Хью, ну-ка скажи? — продолжал надеваться над ним консул и вдруг прочитал в его глазах всю тоскливую безнадежность, которую сам он пережил за долгие месяцы, с тех пор как уехала Ивонна. — Уж не приревновал ли ты ее к нему, чего доброго?

— С какой стати...

— Но признай, ведь ты сейчас думаешь о том, что за все это время я ни разу не поговорил с тобой откровенно, — сказал консул.— Ведь я угадал?

— Нет... Пожалуй, раз или два ты, Джеффри, сам того не ведая, был со мной откровенен. Нет, я от души желаю тебе помочь. Но ты, как всегда, отнимаешь у меня всякую возможность.

— Никогда я не был с тобой откровенен. Один я знаю весь этот ужас. Как сказано у Шелли, свет равнодушный не узнает... А дрожь твоя от текилы не унялась.

— Просто я боюсь, — сказал мсье Ляруэль.

— А я-то думал, ты никогда не боишься... Un otro tequila[149], — сказал консул подбежавшему официанту, который опять громко переспросил:

— ...uno?

Мсье Ляруэль поглядел на него так, словно чувствовал искушение сказать: «dos»[150].

— Я тебя боюсь, — сказал он, — Тебя, Дружище.

Консул выпил до половины второй стаканчик, и теперь до него долетали отрывочные, многократно слышанные слова, произносимые с лучшими намерениями: «Мне нелегко это говорить... скажу тебе, как мужчина мужчине... какова бы ни была она... и даже если произошло чудо... если только ты все не погубишь...»

Но консул смотрел мимо мсье Ляруэля, на аттракцион, работавший неподалеку: летающие гондолы, словно железные юбочки балерины, грациозной и женственной, взвивались все выше, выше. Они кружились теперь с пронзительным свистом и взвизгами, а потом целомудренно поникли, остановились на время, лишь слегка колеблемые ветром. Как это красиво, красиво, красиво...

— Ради бога, ступай домой... Тебе надо лечь... Или нет, подожди. Я сейчас их найду. Скажу, что ты не поедешь...

— Я поеду, — сказал консул, разрывая креветку на две половинки. — А это не camarones, — добавил он. — Это cabrones1. Так их называют мексиканцы. — Приставив большие пальцы к вискам, он изобразил рога. — Я cabron. И ты, пожалуй, тоже. Венера — рогатая планета.

— Но ведь ты же и ее жизнь погубил... а сам скулил без конца... она же к тебе вернулась!.. Тебе же выпало такое счастье...

— Ты мешаешь мне бороться в решительную минуту, — сказал консул, глядя мимо мсье Ляруэля на афишу у фонтана: Peter Lorre en Las Manos de Orlac, a las 6-30. — Мне сейчас необходимо еще выпить — конечно, пока не мескаля, — иначе я буду в такой же растерянности, как и ты.

— ...правда, если заранее все взвесить, гораздо ясней видишь, на что идешь, — признался мсье Ляруэль минуту спустя.

— Я борюсь против смерти. — Консул небрежно откинулся на спинку стула. — Борюсь за сохранение человеческой совести.

— Но ведь вещи, столь для нас важные, требуют от людей трезвости, только они определяют итог всякой жизненной ситуации. Именно потому, Джеффри, что ты не способен их видеть, они усугубляют несчастье, которое ты сам на себя навлек. Вот, к примеру, у твоего любимого Бена Джонсона или, кажется, у Кристофера Марло, в общем, этот самый Фауст видел карфагенское войско, но все высосал из пальца. Нечто вроде ясновидения, какому предаешься и ты. Все вроде бы ясно как день, и действительно, ясно как день, что все высосано из пальца.

-— Откушай-ка вот этого окаянного скорпиона. — Консул Протянул руку и пододвинул к нему тарелку с устрицами. — Этого окаянного рогоносца.