За дверью, на солнцепеке, в иссякающих волнах худосочной музыки, которые катились вспять, размывая шум все еще не закончившегося бала, Ивонна снова остановилась в ожидании, тревожно поглядывая через плечо на подъезд отеля, откуда, как ошалевшие осы из невидимого гнезда, один за другим выпархивали последние танцоры, и в этот миг, безупречный, проникнутый славным духом армии и флота, исполненный консульского достоинства, оттуда выступил консул, извлек из кармана совсем уже твердой рукой темные очки и водрузил их на нос.
— Ну-с, — изрек он, — все такси куда-то исчезли. Не пойти ли нам пешком?
— А где же твоя машина? — Ивонна, опасаясь встретить кого-нибудь из знакомых, до того растерялась, что чуть не взяла под руку постороннего человека в темных очках, молодого, оборванного мексиканца, который прислонился к стене отеля, а консул, шлепнув ладонью по набалдашнику своей трости, сказал ему с таинственной многозначительностью;
— Buenas tardes, senor[69]
.Ивонна поспешно двинулась прочь.
— Да, пойдем.
Консул галантно предложил ей руку (она заметила, что к оборванцу в темных очках подошел еще один босяк с повязкой на одном глазу, который перед тем подпирал стену поодаль, и его консул тоже приветствовал: Buenas tardes, а из дверей теперь никто не выходил, у отеля были только эти двое, они вежливо ответили: Buenas им в спину и подтолкнули друг друга, словно говоря: «Он сказал: Buenas tardes, вот чудак человек!»), и они двинулись наискось через площадь. Фиеста должна была начаться еще нескоро, и улицы, многократно видевшие День поминовения, были совсем безлюдны. Всюду пестрели яркие флаги и бумажные транспаранты; огромное колесо проступало сквозь зелень деревьев, величественное и недвижное. Но в этот утренний час город вокруг них и внизу, на склоне, оглашали резкие, отдаленные звуки, подобные ослепляющим взрывам цветных ракет.
У Ивонны вырвалось против воли:
— Ты опять разбил машину?
— Собственно говоря, я ее потерял.
—
— А жаль, ведь как-никак… но послушай, Ивонна, к чертям все это, ведь ты, наверное, смертельно устала?
— Ничего подобного! Мне казалось, это ты должен бы…
— Ведь на пароходе я только и делала, что спала! И мне очень хотелось бы прогуляться, только вот ты…
— Вздор. Пустячный приступ ревматизма… Или кажется, анемия? Во всяком случае, мне полезно размять старые ноги.
— Жаль, нету машины, а то съездили бы посмотреть бокс, — сказал консул, державшийся неестественно прямо.
— Я бокс терпеть не могу.
— …Но все равно, это ведь будет только в воскресенье. А сегодня, я слышал, в Тома лине как будто состоится травля быков… Помнишь…
— Нет!
Консул поднял палец, приветствуя таким сомнительным образом какого-то субъекта, смахивавшего на плотника, явно знакомого ему не более чем ей, который бежал мимо, вертя головой и зажав под мышкой обрезок раскрашенной под мрамор доски, и со смехом выкрикнул или даже пропел ему в ответ слово, прозвучавшее как «мескаль».
Солнце заливало их, заливало вечно неподвижную карету скорой помощи, на миг воспламенив ее фары, которые превратились в слепящие зажигательные стекла, озаряло вулканы — теперь на них было больно смотреть. Но к вулканам она привыкла с детства, потому что родилась на Гавайях. В сквере посреди площади уже сидел на скамье, едва доставая ногами до земли, малорослый переписчик из муниципальной конторы и оглушительно трещал на огромной пишущей машинке.
— Я избираю единственно правильный путь, точка с запятой, — продиктовал консул на ходу бодрым и совершенно трезвым голосом. — Прощайте, точка. Новый абзац, новая глава, новое бытие…