У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Какое это имело значение? Из города донесся колокольный звон. Правда, это кажется попросту невозможным, но всегда становится страшно, когда кого-то ждешь, кроме тех случаев, когда гость должен привезти с собой бутылочку. А вдруг в доме не нашлось бы ничего выпить, кроме стрихнина? Хватило бы у него сил это выдержать? Вот сейчас, в эту минуту, он брел бы по пыльным улицам, все мучительнее страдая от зноя, чтобы раздобыть бутылку спиртного; или послал бы Консепту. В каком-нибудь захудалом баре, на углу пыльной улицы, он забыл бы, зачем пришел, и пропьянствовал бы все утро по случаю возвращения Ивонны, пока она спит. Быть может, ему взбрело бы в голову сказать, что он из Исландии, или из Аргентины, или живет где-нибудь в Андах. Гораздо больше, чем приезда Хью, страшится он участи, которая уже настигает его прыжками в ритме знаменитого стихотворения Гёте про колокол, который преследует мальчика, отлынивавшего от посещения церкви. Ивонна повертела на пальце обручальное кольцо. Зачем она его носит до сих пор, потому что любит, или потому, что ей это как-то выгодно, или же тут сочетается и то и другое? Или она, бедняжка, просто старается сделать что-нибудь ради его, ради их блага? Вода в бассейне тихонько булькала. Могла бы душа, омытая там, очиститься от скверны или утолить свою жажду?

— Правда, сейчас только половина девятого.

Консул снова снял очки.

— Милый, бедный ты мой… как воспалены у тебя глаза, — вырвалось у Ивонны; а церковный колокол уже настигал его; совсем близко загрохотал он, прыгая по ступеням, и мальчик споткнулся.

— Это просто легкое пучеглазие… пустяк. — «Die Glocke, Glocke t"ont nicht mehr…»[88] — Консул провел по узорному кафельному полу домашней туфлей, надетой на босу ногу (он ходил без носков не потому, что допился до такого состояния, когда, как утверждал сеньор Бустаменте, директор местного кинематографа, купить носки уже не на что, а по той причине, что из-за алкоголя он весь был комок нервов и решительно не мог заставить себя их носить), и почувствовал, как распухли и болят ноги, обутые в эти туфли. А виноват во всем стрихнин, будь ой трижды проклят, и то, что он так омерзительно трезв, трезв как стеклышко по ее милости! Ивонна опять сидела на балюстраде, прислонясь спиной к столбику. Кусая губы, она окинула сад внимательным взглядом.

— Джеффри, как все запущено!

— Здесь нет Марианы и фермы, окруженной рвом. — Консул начал заводить часы у себя на руке. — …Но давай предположим, к примеру, в наших рассуждениях, что ты дезертировала из осажденного города, отдала его на разграбление врагу, а потом, спустя немного времени, по той или иной причине возвращаешься назад — мне мое сравнение самому как-то не очень по душе, но это не существенно, допустим, дело обстоит именно так, — тут уж едва ли можно рассчитывать, что душа твоя вновь попадет в райские кущи и тебя встретят с распростертыми объятиями, а?

— Но я не дезертировала…

— Пускай даже, положим, город этот живет себе прежней жизнью, правда не без надрыва, и трамваи ходят почти бесперебойно. — Консул накрепко затянул ремешок у себя на руке. — Ну-с, что ты на это скажешь?

— …Джеффри, взгляни, вон там, на ветке, сидит красная птица! Я никогда еще не видела такого крупного кардинала.

— И не мудрено. — Консул украдкой завладел бутылкой с виски, вынул пробку, понюхал содержимое и, поджав губы, торжественно поставил бутылку обратно на поднос. — Ясное дело. Это ведь не кардинал.

— Кардинал, уверяю тебя. Ты только погляди, какая у него красная грудка. Просто огонь! — Он отчетливо понимал, что Ивонна не меньше его боится предстоящего объяснения и не может себя пересилить, болтает всякий вздор, первое, что придет в голову, и будет болтать до тех пор, пока не настанет миг, менее всего подходящий, тот самый миг, когда незримо для нее грозный колокол уже лизнет обреченного мальчика Своим огромным языком и обдаст смрадным, ханжеским духом. — Вон он, на ветке гибискуса!

Консул прищурил один глаз.

— По-моему, это пестрохвостая пустельга. И грудка у нее никакая не красная. Она живет отшельницей где-нибудь вон там, в Волчьем каньоне, подальше от всяких умников, и спокойненько себе размышляет о том, что она не кардинал.

— Я уверена, что это кардинал и живет он здесь в саду!

— Как хочешь, воля твоя. Но точное ее название, кажется, пустельга обыкновенная, или вульгарная, пустая птичка! А раз она пустая, стало быть, это пустельга и уж никак не кардинал. — Консул протянул руку к подносу, намереваясь взять пустой стакан из-под стрихнина, но, не дотянувшись, забыл, то ли он хотел что-то туда налить, то ли сначала взять одну из бутылок и хотя бы только понюхать ее, а стакан вовсе не трогать, уронил руку и еще резче подался вперед, словно для того, чтобы взглянуть на вулканы. Он сказал:

— Похоже, что старина Попи скоро опять проснется.

— Но покамест он сплошь зарос шпинатом...

Голос Ивонны дрогнул.