У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Лошади иноходью бежали по дороге, а вслед им трусили двое жеребят, которые увязались за матками с выпаса, и дружелюбная, лохматая беленькая собачонка с молочной фермы. Дорога вскоре вывела их на шоссе. Они были уже в Алькапансинго, обширном городском предместье. Сторожевая башня, теперь близкая и высокая, красовалась над лесом, и среди зелени уже вырастали тюремные стены. Слева, по другую сторону, показался дом Джеффри, он был виден отсюда, словно с птичьего полета, совсем крохотный, припавший к земле под сенью деревьев, за ним длинным, скошенным клином спускался сад, вокруг, сверху и снизу расползались по скатам еще сады при соседних особняках с лазурными овалами бассейнов, так же круто спускаясь к ущелью, а выше, где кончалась калье Никарагуа, земля возносилась к поднебесью, и там, господствуя над окрестностями, горделиво стоял дворец Кортеса. Неужели вон та белая точечка — это Джеффри? Минуя ворота публичного парка, быть может потому что там они очутились бы почти над домом, они свернули направо и рысью стали спускаться по другой дороге. Хью было приятно, что Ивонна сидит в седле по-ковбойски, словно влитая, не чета тем наездницам, что любят «выпендриваться», как говорил Хуан Серильо. Тюрьма была уже позади, и он представил себе, как там, на вышке, бинокли, зорко обшаривая даль, нащупали их, скачущих тряской рысью; «Guapa»[95], — обронил, должно быть, один полицейский; «All, muy herniosa»[96],— откликнулся другой, восхищаясь Ивонной, и причмокнул губами. Недреманное полицейское око беспрестанно озирает мир в бинокль. А жеребята, еще не подозревавшие, что дорога куда-то ведет и служит для передвижения, что это не какая-нибудь лужайка, где так привольно пастись и кататься по траве, то и знай ныряли в подлесок справа и слева. Лошади призывали их тревожным ржанием, и они возвращались, с треском прокладывая себе путь. Но вскоре лошади утомились, смолкли, и тогда Хью стал звать их особым свистом, которому выучился уже давно. Про себя он решил оберегать этих жеребят, но по-настоящему всех оберегала собака. Натасканная, должно быть, на змей, она забегала вперед, потом возвращалась, петляя по сторонам, и, удостоверившись, что опасности нет, вновь скачками летела вперед. С минуту Хью следил за ней взглядом. Просто не верилось, что эта собака сродни приблудным псам, этим чудовищным тварям, которые рыщут по городу и неотступно как тени следуют по пятам за его братом.

— Как похоже ты подражаешь конскому ржанию, — сказала вдруг Ивонна. — Где ты этому выучился?

— И-и-го-го-о-о! — снова заливисто вывел Хью. — В Техасе. Зачем он сказал «в Техасе»? Ведь выучился он в Испании, y. Хуана Серильо. Хью скинул пиджак и перебросил его через холку лошади, впереди седла. И когда жеребята, послушные его зову, выбежали на дорогу, добавил, повернув голову: — Тут все дело в «го-о-о». Это как бы гармонический каданс ржания.

Они снова увидели козла — два грозных рога изобилия торчали над загородкой. Это он, ошибки не может быть. И они, смеясь, начали спорить о том, где он свернул с калье Никарагуа — на каком-нибудь перекрестке или же по дороге на Алькапансинго. Теперь козел пасся с краю поля и встретил их вероломным взглядом, но остался на месте и только смотрел им вслед, словно желая сказать: «Пускай тогда я промахнулся. Но все равно я на тропе войны».

Дорога, тихая, тенистая, хорошо наезженная, усеянная, несмотря на засуху, лужами, красиво отражавшими небо, петляла меж деревьев, вдоль сломанных загородок по краям унылых полей, и маленькая их кавалькада словно ехала по караванной тропе в собственном крошечном мирке любви, под надежной ее защитой. С утра казалось, что день будет знойный, но сейчас солнце лишь слегка пригревало их, ласковый ветерок овевал лица, тихие поля далеко окрест дышали улыбчивым смирением, утренний воздух пронизывало дремотное жужжание, лошади согласно кивали головами, резвились жеребята, впереди бежала собака, и все это, подумалось Хью, гнусная ложь: мы безнадежно погрязли в этой лжи, а ведь только в этот единственный день года, когда мертвые восстают из могил, так по крайней мере он слышал от сведущих людей сегодня в автобусе, в этот день мистических видений и чудотворства вопреки всему нам дано на краткий час узреть то, чего никогда не былой не может быть, потому что совершено предательское братоубийство, нам дано узреть олицетворение нашего счастья, хотя лучше бы даже в глубине души не помышлять о нем. И внезапно Хью посетила иная мысль. Пусть так, но другого счастья мне не дано в жизни. Даже если я обрету мир, он будет отравлен ядом, как отравлены эти мгновения…