У подножия вулкана

Ему были видны фрески, изображавшие, он знал, тлауиканцев, которые пали в бою, отстаивая ту самую долину, где он теперь живет. Художник запечатлел их в боевом наряде, под масками, в волчьих и тигровых шкурах. На глазах у него воины, казалось, безмолвно смыкали ряды. Вот они слились воедино, преобразились в грозного гиганта, который смотрел ему прямо в лицо. И вдруг гигант словно шагнул вперед, надвинулся, исполненный гнева. Это, вероятно, должно было означать, нет, это, без сомнения, означало, что он гонит консула прочь.

— Гляди, вон Ивонна и Хьюз машут тебе. — Мсье Ляруэль помахал в ответ ракеткой. — А знаешь, они, по-моему, как будто созданы друг для друга, — добавил он с горькой и в то же время злорадной улыбкой.

Да, теперь он видел, вон они, как будто созданные друг для друга, наверху, около фресок: Хью поставил ногу на нижнюю перекладину перил и смотрит поверх их голов куда-то вдаль, должно быть на вулканы, а Ивонна уже стоит к ним спиной. Вот они прислонилась к перилам, разглядывая фрески, потом повернула голову к Хью и что-то ему сказала. Больше они уже не махали консулу.

Мсье Ляруэль и консул не стали взбираться по крутой троне. Они обошли дворец низом, вдоль Кредитного сельскохозяйственного банка, и свернули налево по узкой, покатой улочке, которая вела на площадь. Одолевая склон, они вынуждены были посторониться, отступить вплотную к дворцовой стене, чтобы дать дорогу коню, на котором скакал верхом красивый индеец из простонародья в мешковатой грязно-белой одежде. Он напевал веселую песенку. Поравнявшись с ними, он вежливо кивнул в знак благодарности. Казалось, он хотел заговорить, даже придержал низкорослого коня — с седла по бокам свисали переметные сумки, и в них что-то позвякивало, а на конском крестце было клеймо с номером семь — и двинулся шагом подле них вверх по склону. Дин-дон, уздечки звон. Но ехал он чуть впереди, не говоря ни слова, а наверху махнул рукой, пустил коня галопом и ускакал, напевая песенку. Консул вдруг почувствовал щемящую боль в сердце. Ах, сесть бы вот так на коня и ускакать далеко, к любимой, в простую и мирную обитель, единственную на всей земле; разве сама жизнь не дарует человеку это обетование? Нет, пустое. Но на краткий миг показалось, что это осуществимо.

— Как там у Гёте говорится про коня? — сказал он.—

«Устав от свободы, дал он себя оседлать и взнуздать, а там, глядишь, и до смерти загнать».

На площади стоял оглушительный шум. И снова они едва слышали друг друга. К ним подскочил мальчишка-газетчик.

— Sangriento combate en mora de Ebro. Los aviones de los rebeldes bombardean Barcelona. Es inevitable la muerte del Papa[145].